Этот лагерь смерти не имел ничего общего с представлением американцев о концентрационных лагерях. Видимо, из опыта Второй мировой войны американцы представляли себе концлагерь как голое, открытое, ярко освещенное пространство.
Этот лагерь, зажатый в теснине, даже в солнечный день утопал во мраке.
Рэмбо знал по себе, что память выкидывает с человеком разные шутки. Например, бывает, что, возвратясь после долгого отсутствия, ты с трудом узнаешь место, о котором вспоминал в мечтах. Не потому, что оно так изменилось. Просто образ, созданный твоей памятью, не соответствует действительности. Это уже было с Рэмбо, когда он вернулся из Вьетнама домой, в Боуви, в Аризону. Воспоминания о родном городе, о доме поддерживали его дух в лагере. Он расцвечивал эти картины яркими красками своей фантазии, всматривался в них, пока мельчайшие детали не вырастали до гигантских размеров. А, возвратившись, с удивлением заметил, как неказист и невзрачен его родной город. Ему, такому, каким он стал теперь, не было места в этом городе. Нигде ему не было места.
А лагерь, открывшийся его взгляду, был в точности таким же, каким он видел его в последний раз. Все в этом мире меняется. Только ад остается прежним. Его постоянный кошмар теперь был перед ним наяву. И он оставался таким же, как всегда.
Рэмбо встрепенулся. Жажда действия переполняла его.
Коу, растянувшись в траве позади него, прошептала:
— Я же говорила вам, никого тут нет.
Он перевел изучающий взгляд с одной вышки на другую. Часовых не видно.
— Подползем поближе? — предложила она и рванулась вперед.
Рэмбо удержал ее и в ответ на ее вопросительный взгляд указал на растянутую перед ними паутину проволоки, покрытую искрящимися капельками влаги. Он повернул голову влево, и только тогда она заметила мину, прикрепленную к дереву. Если бы она по неосторожности задела проволоку, от них в одну секунду ничего бы не осталось.
Она отпрянула назад.
А Рэмбо не сводил с лагеря напряженного взгляда. В будке часового у ворот на мгновение вспыхнула искорка и тут же исчезла в темноте. Сигарета!
Инстинктом солдата он ощущал опасность, исходившую от этой будки.
Коу тоже заметила вспышку и обернулась к нему, изумленно приоткрыв рот, словно хотела что-то сказать.
Он приложил палец к ее губам.
Ибо в это время ночную тишину нарушило громкое фырчание двигателя. Во мраке зарослей мелькнул свет фар. Рэмбо впился взглядом в светящуюся точку.
К входу подъехал мотороллер, на котором сидела молодая женщина в яркой одежде. У пропускного пункта мотороллер резко затормозил, фыркнул еще раз и остановился.
Гулкое лесное эхо многократно усиливало звуки, доносившиеся снизу. Женский голос звучал игриво, с вызовом. Мужской — раздраженно и сердито.
Коу пояснила:
— Эта девушка — проститутка из деревни. Говорит, там дела у нее не идут.
Здесь, на вершине горы, они могли обменяться несколькими словами, не опасаясь быть услышанными. Но Рэмбо снова знаком приказал ей молчать. Ему не требовались объяснения. Даже, если бы он разобрал не каждое слово, произнесенное внизу, того, что он понял, было достаточно.
Часовому предлагали сделку. Весьма выгодную сделку.
Солдат разговаривал нехотя, своим тоном давая понять, что еще подумает, соглашаться ему или нет.
Наконец солдат открыл ворота и пропустил женщину с мотороллером.
— Смотри мне, — сказал он. — Через полчаса.
И он грубо объяснил, что именно намеревается проделать с ней через полчаса.
А мотороллер уже ехал в направлении бараков.
Глядя туда, Рэмбо почувствовал резь в желудке.
Одним движением он сбросил со спины оба колчана и осторожно, любовно, разложил на земле находившиеся в колчанах предметы. Они показались Коу столь необычными, что она не удержалась от вопроса.
— Что это? — прошептала она.
