Когда созревал урожай, каждой семье надо было вручную сжать энное количество соток на поле вдали от дома. Кормящие матери обычно с собой брали своих чад. Моя мама брала Женьку и меня в придачу с серпом. А бригадир будил людей на жатву на рассвете (около пяти часов), они работали до 9–10 часов, и после завтрака каждый отправлялся на свою основную работу. Мама шла в медпункт или на пасеку, а я – пасти свиней. Так я ещё в 9 лет мало-мало освоил специальность жнеца.
Когда отец стал председателем, он сразу понял, что в колхозе не хватает лошадиных сил. Стал искать с помощью конюхов. Но кто же продаст хорошую рабочую лошадь? Еле-еле нашли в ближайших деревнях жеребца-переростка и полуторагодовалую кобылку вороной масти. Жеребец был не обучен, хотя ему уже было четыре года, а обычно обучают в три. Но нрав этого жеребца был настолько враждебен к человеку, что он не давал себя обуздать, отбивался копытами, кусался. Целый год его пытались приручить на прежнем месте, но не нашлось смельчака, который бы с ним справился – мужчины все были на фронте. И вот отец мой приобрёл этого «зверя» и решил его приручить и ездить на нём. Привели его в нашу деревню, привязанным к тяжёлой телеге, запряжённой мерином. Поселили его в стойло Рыжика – нашего родового коня, взятого на войну.
Судьба Рыжика оказалась трагична. Дядя Ефим написал письмо с учебного полигона, где они готовились воевать в кавалерийской части вместе с Рыжиком. После окончания подготовки их погрузили в воинский эшелон, коней отдельно от солдат, в разные вагоны грузового поезда. Им оставалось немного до линии фронта, когда на эшелон напали немецкие самолёты-штурмовики. Вначале они разбомбили железнодорожные пути, поезд остановился. И началось методичное уничтожение всего живого и неживого. Солдаты выскакивали из вагонов и рассыпались по полю, но их тут же «косили» из пулемётов. А кони погибли все. Вагоны были разбиты бомбами и горели. Чудом уцелели около десятка человек, в их числе и дядя Ефим. Они двинулись в сторону линии фронта навстречу нашим отступающим войскам – был сентябрь 1941 года. Их группу приняли в пехотную часть, и он тогда смог написать последнее письмо, где описал обстоятельства гибели Рыжика. А через две недели пришло печальное известие: «Фёдоров Ефим Климентьевич пропал без вести»…
Мой отец продолжал дело своих погибших братьев.
Продолжая тему укрощения буйного коня, расскажу, как отец решил сам обуздать это «дикое» животное. Взял в одну руку узду и на одном костыле вошёл в стойло, однако этот буян снова решил протестовать. Как только отец сделал несколько шагов, конь прижал его к стене с такой силой, что отец даже не мог вздохнуть. Конюхи сначала стояли и наблюдали, но когда появилась опасность для здоровья, а то и жизни председателя, один из них огрел кнутом по крупу коня-нахала, и тот круто развернулся посмотреть: «Кто это меня посмел побеспокоить?» Но в это время ему на шею накинули аркан и вывели из стойла. Один конец аркана привязали к столбу, а за другой держались вдвоём. Конь начал задыхаться, поскольку петля сдавила ему горло. Он уже не мог кидаться на людей и дал возможность отцу себя обуздать. Аркан-петлю с него сняли, он очухался и приободрился. На двух длинных поводках его погоняли по кругу и через полчаса он, взмыленный, был поставлен в стойло. Но узду с него не сняли, чтобы на другой день снова не пришлось его ловить. Тут же ему дали кличку «Буян».
На следующий день на Буяна надели хомут. Как только он не пытался от него избавиться! Становился на дыбы, опускал голову до земли, тряс головой и лягался задними ногами, но всё было тщетно. Его подвели к телеге и запрягли. Вначале он вёл себя в упряжке, словно пьяный мужик. Но ему пришлось забыть, что он кусачий – во рту у него были стальные удила. Вот так его и укротили, а ведь на прежнем месте он даже не подпускал никого в стойло. Там даже навоз не убирали и жил он почти на втором этаже, ему лишь совали корм и ведро воды. Мой отец же на нём стал ездить без проблем.
* * *
В сентябре мне исполнилось десять лет, и я пошёл учиться в третий класс.
