Девушка провела его через служебную дверь наверх. Оскар не захотел марать почти чистое белье в комнате брата, а поселился в пустующей. Им вдвоем пришлось долго разбирать наваленные как попало на софу стулья с кожаными сидениями, раздвигать столы и шкафы. Потом они навестили больную мать. Женщина бредила, мечась в жару на большой дубовой кровати, в которой спали еще, наверное, ее дед и бабка. В комнате стоял удушливый сладковатый запах гниющей плоти.
– А доктора? Неужели у вас нет здесь приличного врача? – спросил Оскар, лишь бы не молчать при этом страшном зрелище.
– Он был здесь, когда мама не смогла встать с постели, но сказал, что поздно пришел… Уже нельзя было хоть что-то сделать – только какую-то безумно дорогую операцию. У нас нет тысячи золотых форинтов, поэтому моя мама лежит и умирает.
Она сказала это ровным голосом, что испугало Оскара больше, чем если бы она крикнула изо всех сил. Что же творится в душе у малютки? Девушка попыталась напоить мать из большой фарфоровой кружки, но вся вода бесплодно расплескалась по мятым простыням. Они вышли, плотно прикрыв дверь и оставив несчастную наедине с мучительной смертью. Девушка шла чуть впереди со свечкой в руках; шла она шаркающей старушечьей походкой, каждый шаг которой больно отдавался в сердце Оскара. «Постой, старичок! – мысленно окликнул он себя. – Держи в руках эмоции, а сострадание – крепче всего! Это чувство сейчас последнее из нужных тебе».
– Послушай, а ведь мы до сих пор не познакомились! – сказал он с крошечной долей жизнерадостности в голосе. – Меня зовут Оскар. Я довольно стар по сравнению с тобой, но называть меня дядей не надо.
– Вы старый? Мне кажется, что вас просто старит щетина. Наверное, вам лет тридцать пять – неужели это уже старость?
– Спасибо за этот милый комплимент, но, наверное, борода меня, наоборот, молодит. Я гораздо старше тридцати пяти – настолько, что боюсь об этом вспоминать, лежа в постели… А кто ты, хозяюшка?
– Анна.
– О! Прекрасное имя. Только несколько странное для мадьярки.
– Папа был немцем.
– Понятно. Но не будем углубляться в родословные. Ты ведь рано встаешь?
– В пять. По утрам здесь много народу – в семь люди завтракают перед работой. – Она бросила на него странный взгляд.
– Сколько же времени? – озабоченно пробормотал Оскар, задирая вверх руку. Часы тут же игриво пропели: «Двадцать тридцать одна!» и для подтверждения включили ярко-алые цифры.
– Ой, какая прелесть! – воскликнула Анна, непроизвольно схватив Оскара за рукав. На мгновение из-под маски безразличия и усталости проглянула маленькая веселая девочка.
– Не видела таких?
– Нет! В жизни не видала даже простых электронных часов, только на картинках.
– А, пустяки. Они кажутся забавными только первое время, а потом их глупый писк надоедает. Ну что, пора спать, как ты думаешь?
Анна вздохнула, войдя первой в комнату Оскара.
– У меня нет лампы. Вот, только это. – Она протянула огарок длиной в палец ребенка.
– Не надо, – сказал Оскар, доставая из сумки фонарик. Свинтив с него рассеиватель с защитным стеклом и включив, он получил маленькую настольную лампу. – Вот и свет!
Он скинул с себя плащ и бросил его на софу. Следом полетели сумка и пистолет. Дверь за его спиной закрылась.
Оскар спохватился, что не пожелал девушке спокойной ночи, но когда повернулся, то увидел – она стоит рядом. Быстро скинув фартук, Анна изогнулась, пытаясь расстегнуть застежки платья на спине. Лицо ее опять было каменно-унылым.
– Расстегните! – попросила она, отчаявшись справиться сама.
«Боже мой! – подумал Оскар. – Меня принимают за кого-то другого! Несчастный ребенок! Она пытается остаться на ночь с грязным, нечесаным и вонючим стариком – отдаться одному чудовищу за то, что оно спасло ее от другого. Что же у нее в душе? Отвращение, брезгливость, обреченность или, не дай бог, равнодушие?»
Оскар положил руку ей на плечо, почувствовав, как дрожит это маленькое тело. Нет, слава богу, она боялась и не хотела делать того, что делала. Он развернул ее лицом к себе и увидел две маленькие слезинки, убегающие по щекам вниз.
– Думаешь, должна мне за избавление от толстяка? – спросил он и хмыкнул. – Вот уж, действительно, сменяла шило на мыло. Чем я – то лучше? Такой же грязный, старый и мерзкий, с виду, конечно… Нет, мне не нужно от тебя такой благодарности.
