— Ты же...
— Да, — прошептала она, укусив меня за обе губы сразу.
Майя принесла в кровать мясо и ела руками, и кормила меня. Мясной сок тёк по губам, и пахло жареным жиром, и теперь уже мне казалось, что мы внутри большой мясорубки, которую до поры никто не крутит.
* * *
Пока шёл до дома, боролся с желанием показывать каждому встречному свою исцарапанную живой женщиной спину. Потом нарочно полчаса болтался на кухне без майки, но Абрамов так и не вышел.
С утра пошёл погулять на тропу здоровья, но от стариков со скандинавскими палками было не продохнуть. Все они двигались медленно, были дряблыми, и я подумал, что они все пришли сюда зря, тропа здоровья не для умирающих, и тут мимо пронёсся мужчина на роликовых коньках в одних коротеньких шортиках — усы и чёрный комок волос на груди развевались от скорости, он налетел и исчез как ветер. Проломилась через кусты одинокая слепая собака. Её глаза были похожи на яйца с треснувшей скорлупой. Она принялась тыкать носом в гору оранжевых листьев, вороша её.
Побродив немного, я нашёл тихое место, где на меня мгновенно навалилась усталость, и впервые, наверно, с детства, я задремал на улице. Отключился на пару минут, но успел увидеть сюжетное сновидение.
Я выхожу из редкого чернолесья, весь в паутине и тонких веточках, корни хватают за ноги, я спотыкаюсь о каждый из них, пока не рвётся обувь, а потом выхожу к пустой платформе. Электричка стоит возле неё с пустыми тёмными окнами. Как только я вхожу, свет зажигается.
Никого внутри нет. Двери захлопываются, электричка начинает медленное движение. Я засыпаю — это сон внутри сна, но он проходит без сновидений. И когда я просыпаюсь во сне, то замечаю, что проснулся босой. Даже носков нет. На меня смотрят немолодые женщины. Их губы и руки в креветочной шелухе. К раздвижным дверям прислонены лыжные палки, видимо, никто в ближайшее время не собирается их открывать. Дед с глубоким шрамом во всю шею смотрит на меня с мягкой улыбкой. Я понимаю, что это он утащил кроссовки, но ничего не делаю. Я выхожу на станции, достаю из урны пакеты и надеваю на ноги. Оказывается, в пакетах ходить практически так же удобно, как и в обычной обуви. Подхожу к табличке, чтобы прочесть название станции. Станция называется «Фрезер».
Когда проснулся, блокнота рядом со мной не было. Обыскал карманы, залез под скамейку — напрасно. В блокнот я успел записать много набросков для скетчей, из которых могло получиться кое-что. Но ещё обидней была потеря нелинованной жёлтой бумаги, на которой было особенно приятно писать. Огляделся по сторонам и заметил только мужчину чрезвычайно высокого роста в синем плаще с поднятым воротником. Плащ был похож на мой — даже на полумгновение испугался, что он стащил его у меня, хотя размеры у нас явно разные. У мужчины были седоватые длинные волосы, свисавшие на лицо. Вместо пояса великан использовал ремешок для брюк, перетягивавший большой живот почти под грудью. Несмотря на тёплую погоду, руки его были в кожаных перчатках. В одной руке он сжимал кожаный строгий портфель, а другой держал телефон с большой диагональю.
Человек в плаще стоял под турником, почти касаясь макушкой планки, но было видно, что никаких упражнений он выполнять не станет. Мне показалось, что он наставил камеру телефона на меня.
Может быть, во сне я открыл рот, и ему показалось, что будет очень смешно запечатлеть это?
«Старый говнарь», — подумал я, хотя внешность у него была не особо рокерская, и мысленно показал ему средний палец.
* * *
Мы лежали на тесном матрасе в моей комнате. Я смотрел на угол чёрного неба, который был виден в окно, Майя давила угри на моей груди с вдохновением.
Шёл вялый дождь, и кто-то ходил по маленькому двору, шурша листьями. Я представлял, что этот кто-то наступает на жёлтые распотрошённые страницы моего блокнота. Скорее всего похититель даже не изучил содержимое — никому не нужны были мои готовые шутки, и уж тем более черновики к ним, — а распустил листы, как кишки, вынув пружину. Ему просто хотелось увидеть, как они будут выглядеть на земле. Блокнотный Чикатило.
