И дальше шел краткий анализ моей книжки, завершавшийся рекомендацией. Только в положении Юпитера на этот раз был Светлов, а В. В. взял на себя роль быка.
Боюсь, что в данной ситуации я не дотягивал до «хорошего парня».
Я не сразу ушел от В. В. К нему пришли гости, и я оказался втянутым в их компанию, но рассказывать об этом не нужно. Это была уже не моя жизнь и, написав все как было, я не только не достиг бы правды, а уклонился бы от нее.
Настроение у меня почему-то испортилось.
…Когда я вечером вышел из подъезда, то увидел на тротуаре грязный пустой пакет, в котором когда-то была книжка В. В. Она не упала, вопреки моим предположениям, в черный мартовский сугроб, а свалилась на пешеходную дорожку. Возможно, кому-нибудь на голову.
Я представил себе изумление и радость неизвестного пешехода, когда на него с неба упала новая книга замечательного писателя В. В. Я думаю, что легкая травма головы, если она имела место, не омрачила его восторга.
А теперь шутки в сторону.
На следующее утро эпизод с летающей книгой уже не показался мне столь остроумным, как накануне. Мою совесть не утешало даже то обстоятельство, что я не смог воспользоваться краденым. Поразмыслив, я не стал звонить В. В. и каяться в содеянном. Я и сейчас не каюсь, но, написав все «как было», испытываю облегчение.
…Сказать правду, непременно сказать правду – какой бы маленькой она ни казалась; сказать ее, невзирая на стыд и страх, не обращая внимания на чужие мнения и официальные оценки; сказать, ощутив тот самый «выпрямляющий вздох», о котором писал поэт…
Вот мы и добрались до побудительных мотивов прозы «от первого лица» – от «самого первого лица» – то есть от лица автора. Большой или малый кусок жизни, прожитый тобою, случается, требует своей фиксации на бумаге, потому что после этого не перестает быть твоим, а следовательно, не мешает жить дальше. Сбывшееся волнует память не меньше, чем несбывшееся – воображение. Поэтому и существует проза воображения и проза памяти.
Это не тот известный жанр, который носит старческое название «мемуары». Это что-то другое.
Размышляя об этом жанре, я стал незаметно для себя именовать его скромным словом «репортаж», имея в виду предельную точность в восстановлении внешних и внутренних событий.
Оказалось, что я уже написал в этом жанре ряд вещей.
Чтобы отличать его от газетного, можно прибавить к слову «репортаж» эпитет «литературный». Итак, последние книги В. В. написаны в жанре «литературного репортажа».
Да простит меня автор. Это не более, чем рабочий термин.
Почтенные романы и менее почтенные повести пишутся долго. Еще дольше они вынашиваются, как принято говорить. Реальному факту для того, чтобы трансформироваться и попасть в прозу воображения, нужно сначала отодвинуться во времени, потерять свою четкость, притвориться забытым. И тогда в нужный момент он появится не из памяти, а из воображения – как бы с обратной стороны – и займет свое место на странице.
Однако, жизнь так стремительна, что «долгая» проза воображения описывает вчерашний день. Я не имею в виду научную фантастику, которая, как правило, не описывает ни вчерашний, ни завтрашний день. Речь идет о «нормальной» реалистической прозе воображения, когда автор выдумывает героев и ситуации, опираясь на жизненные факты.
Как это ни странно, проза воображения отстает от жизни, а проза памяти – идет вровень.
Вот пример. Настоящие повести и романы о войне (проза воображения) появились совсем недавно. Настоящие очерки (проза памяти) появлялись в войну, вслед за событиями.
Поэтому, если мы хотим сказать о сегодняшнем дне – именно о сегодняшнем, не о вчерашнем! – приходится пользоваться в числе других и тем жанром, который я назвал «литературным репортажем».
Добиться правдивости в нем ничуть не легче, чем в прозе воображения, а может быть, и труднее. Искренности, пожалуй, добиться легче.
И все же одно правило, отличное от правил В. В., я оставил для своих репортаже: их герои носят вымышленные имена и фамилии – все, кроме меня.
Потому я и зашифровал В. В. двумя буквами.
Как бы я ни старался писать правду, В. В. и все другие герои останутся лишь литературными персонажами, имеющими весьма отдаленное сходство с реальными людьми. Такими их запечатлела память, но даже в ней они сложнее и богаче. На бумаге остается бледная проекция живого человека – так какое право я имею давать ей подлинные имя и фамилию?
