Шеннон молча соглашается с ним, и старик порывисто продолжает:
— Любовь — это совсем другое. Я хочу вам кое-что рассказать, и сейчас самое подходящее время.
Он ведет Шеннона в свою комнату. Она совсем как келья: стены так белы, что сперва не замечаешь ни этажерки с книгами, ни железной кровати, ни старого кресла, ни старинного стола красного дерева, ни единственной роскоши — куста лимона. Хозяин достает ключ и открывает ящик. В нем ничего нет, кроме маленькой картины в рамке черного дерева. Он показывает ее Шеннону, словно дорогую реликвию. Картина — в духе Мане, а изображена на ней улыбающаяся женщина в саду, на фоне маков, с осиной талией, в зеленом платье с черной отделкой и с зонтиком, тоже зеленым. Она красива, изысканна, очень лукава. С обратной стороны на дощечке сделана надпись: «A Perico, mon âme, pour toujours. Solange»{Перико, моему любимому, навсегда. Соланж (франц.).}.
— Она произносила Перико, — говорит дон Педро, — Перико… Почему я вам все это рассказываю? Наверное, потому, что вы уйдете и никогда не вернетесь… Смешно, не так ли? Посвятить жизнь портрету. Если бы меня призвали в Иностранный легион, я мог бы умереть в четырнадцатом… Как это горько — всех пережить! Рушатся семьи, точно Замки, и непонятно, почему еще стоит одна полу-развалившаяся башня… Да, мне следовало бы исчезнуть, когда исчезли сюртук и цилиндр…
Пока старик благоговейно прячет портрет в стол, Шеннон с уважением произносит:
— Что сталось бы тогда с Сесилией?
— Да, у нее никого нет, кроме меня. Но иногда я задаюсь вопросом: не причиняю ли ей вред вместо пользы? Достаточно ли хорошо воспитываю ее? Ведь я не современен.
— Ну что вы, дон Педро, — прерывает его Шеннон убежденно. — Вы соответствуете любому времени. Нет, этого мало! Никто никогда не говорил мне того, что сказали вы. Вы настоящий человек. Вот вы — «в сюртуке», как вы изволили выразиться, а благодаря вам я увидел дальше, чем видел до сих пор; вы меня опередили… Знаете, я много думал о вас в тот день и вспомнил случай, который всегда привожу, когда слышу, как проповедуют насилие под предлогом охраны традиций. Вот Гойя, испанец из испанцев, никакой велеречивый традиционалист не превзойдет его в этом! И все же он понимал новый европейских дух, занесенный сюда французами, и умер в изгнании.
— Какая похвала, какая похвала! — с притворным ужасом восклицает старик, пытаясь скрыть слезу, навеянную портретом. — Еще бы! Этот арагонский крестьянин видел королевскую семью такой, какой он ее написал, и решил, что Испания от него никуда не денется… Заурядный портрет… Я не заслуживаю такой похвалы.
Они выходят из кельи. Шеннон думает о том, что даже этот колодец, эту мельничную заводь разъедает время. И уже вечером, в патио, он окончательно убеждается в этом. Дни однообразны своей палящей жарой, а ночи — нет. Когда круглая, могучая луна залила поле и селение волшебным сиянием, как замок в Сорите, Шеннон печально произнес:
— Часы дня отличаются звуками, тенью; дни месяца — луной. А годы? Разве не одинаковы они здесь, разве не повторяют одно и то же? Ощутимо ли их движение?
— Кости его чувствуют, — вздыхает дон Педро. — Кости становятся все тверже, кровь — все холодней. Я уже знаю, чем кончится для меня эта заводь, как вы ее называете: обычной смертью.
«А для меня? — задумывается Шеннон. — Как возвращусь я в течение той реки, что нас несет, когда поднимется заслонка и вода потащит мое тело к мельничным жерновам жизни?»
Ответ не заставил себя ждать. На сей раз посланником богов оказался крестьянин в вельветовых брюках, жилетке и рубахе с засученными рукавами. По такому торжественному случаю он надел шляпу, обшитую тесьмой. Фехтуя рукой, будто шпагой, он протянул повестку со штемпелем суда первой инстанции округа Чичон (Мадрид). В суд для дачи показаний такого-то числа вызывали некоего Роя Шеннона, свидетеля происшествий, имевших место в Сотондо. Если по какой-либо уважительной причине его присутствие в этот день… и тому подобное и тому подобное, он должен поставить в известность… и так далее и так далее.
Шеннон несколько раз перечитал повестку. С этим посланником в заводь ворвалось официальное время: сроки, календари, гербовая бумага, механизм, организация. Как будто рука альгвасила из Масуэкоса подняла заслонку мельничной заводи.
