— Валентин вместе с Егором уезжает или остается?
Этот вопрос Евгений Викторович задал неожиданно, так что только по вдруг раздавшимся звукам понял, что чего-то говорит. Еще он понял, что стало легче, что все уладится, время все успокоит.
— Ты чего, проснулся? — Елена Аркадьевна с удовольствием откинулась от компьютера, видно, пасьянс не сходился. Потянулась, продолжила: — А то я смотрю: газеткой прикрылся, похрюкивает там. Ну, такая лапочка.
— А вы экономьте больше. Купили бы компьютер для посетителей, я бы тоже поиграл в чего-нибудь.
— Играть надо на рабочем месте. Нечего тут. — Борис Алексеевич тоже сел прямо, посмотрел на Евгения Викторовича. — А чего тебе?
— Да поговорить с Валей надо.
— Поговоришь.
Зазвонил телефон. Борис взял трубку, послушал, сказал:
— Да.
Повесил трубку, повернулся к Евгению Викторовичу, улыбнулся легко, как будто какой-то своей внутренней горечи, продолжил:
— Иди. Давай. Тебя ждут.
Евгений Викторович вышел в приемную. Сразу же открылась дверь кабинета, ему навстречу шагнули Валентин и Егор Кимович. Остановились. Было тихо, секретарша и охранники стояли смирно, телефоны не звонили, экран компьютера погас из вежливости, только искры рождались его темнотой, медленно приближались к внешнему краю и гасли, не в силах преодолеть порог между двумя мирами. Егор внимательно посмотрел в лицо Евгению Викторовичу.
Он был высок — примерно сто восемьдесят пять, худ — дорогой серый костюм, под ним белая рубашка и яркий красно-белый галстук, спадал с нешироких плеч крупными складками, не касаясь спрятавшегося под ним тела. Большая голова была слегка вытянута по вертикали, аккуратно постриженные нейтрально-русые волосы взлохмачены. Евгений Викторович знал, что Егор Кимович позволяет себе иногда провести рукой по волосам, демонстрируя некоторую бесшабашность в способе размышлений. Лицо было бледным, немного помятым, с крупным носом, умеренных размеров ртом, светло-серыми глазами и большим лбом с тремя горизонтальными морщинами. На щеках и подбородке было несколько наростов вроде мягких бледных бородавок. Егор Кимович умел вести себя так, словно он всегда был немножко растерян и ему нужны одна-две секунды, чтобы собраться, прийти в себя и принять какое-то очень важное и правильное решение. Эта манера действовала, никто не решался прерывать его задумчивость, все ждали.
Такая внешность и такой способ поведения появились у Егора Кимовича в раннем детстве и росли вместе с ним. Он родился сорок лет назад в семье важного чиновника Ленгорисполкома. Учился в специальной школе у Смольного, где прошел путь от командира звездочки до председателя совета пионерской дружины, а потом секретаря комсомольской организации. Он очень хорошо учился, свободное время посвящал общественной деятельности, и время постепенно превратилось в никогда не прерывавшуюся цепь совещаний по разным вопросам, за разными столами, в различных составах. Егор Кимович переходил из одного совещания в другое, знал всех, кто в них участвовал, ничего другого не умел и не любил делать, и трудно было представить его без сопровождающих лиц, без заранее утвержденного недельного графика и без повестки ближайшего совещания.
Три года назад Егор Кимович получил должность в Москве, увидал такие совещания, о которых раньше знал по осторожным тихим слухам, легко освоился, стал еще бледнее, задумчивее и худее. Евгений Викторович часто видел его по телевизору. Егор Кимович никогда ничего не говорил, никогда не лез вперед, как некоторые крикуны без серьезного прошлого, крепкого настоящего и уверенного будущего, но сидел на таких особенных местах, которые сами по себе говорили о многом, проходил с такими людьми в такие двери, за которые никогда не пускали корреспондентов, и не улыбался тогда, когда улыбались самые первые лица и радостные улыбочки сопровождающих холуев немедленно покрывали телевизионные экраны.
Валентин Юрьевич, Елена Аркадьевна, Борис Алексеевич, Евгений Викторович, Юля и даже, кажется, охранники были знакомы и работали вместе с Егором Кимовичем, когда он еще жил в Петербурге. Положение Егора Кимовича требовало любви, и его любили, как, например, любят деньги, с примесью страха, неприязни и непонятности допустимых форм проявления чувства. Елена Аркадьевна вообще его ненавидела, потому что хоть Егор Кимович называл ее «кисонькой», «лапочкой» и «радостью моей», хоть любил в петербургские годы обнять и поплакать на плече, хоть и были они вместе с восьмого класса, но дальше дело ни шло, никогда и ни разу, а такого отношения к себе Елена Аркадьевна не терпела. Она могла в случае чего быть союзником, но сейчас было не до того: надо было здороваться.
