Оглянувшись, я увидел разложенные вокруг лопаты и металлические сковороды. Снаружи у палаток висели шкуры животных. Сами палатки были сделаны из какого-то темного материала, весьма похожего на ту зеленую ткань, из которой шили палатки в 1950-х годах. Неподалеку лошади тянули большие открытые деревянные ящики на колесах. Все были довольны тем, что закончился дождь.
Я знал, что меня зовут Энни и что я наполовину индианка, потому что коренной индианкой была моя мать.
Следующее, что помню, — стою под открытым небом. Сухая трава под ногами выгорела на солнце. Я смотрю вслед длинной веренице детей, которых одна женщина переводила в более безопасное место. Я буквально ощущал, насколько безнадежно их путешествие.
В это мгновение я почувствовал, что мне уже за тридцать, и понял, что идет XIX век. Я грустил и думал об отце. Его звали Джон Фитцджеральд. Я вспомнил, как он уходил вдаль в толстом поношенном костюме-двойке с огромной кожаной сумкой через плечо. Я не был уверен, когда и почему именно он ушел, но знал, что он был вынужден так поступить. Я вспомнил, как смотрел ему вслед до тех пор, пока он не скрылся из виду.
Затем я оказался в комнате на чердаке. Шел 1870-й год. Казалось, мне около восьмидесяти одного — восьмидесяти двух лет. Под двухскатной крышей, прямо посередине находилось крошечное окошко, сквозь которое солнце проникало внутрь, оставляя черту поперек деревянного пола. У меня была небольшая низкая деревянная кровать: ничего особенного, простая кровать. В остальной части комнаты было темно.
Какая-то женщина поднялась ко мне наверх на чердак, открыла дверь, поставила на пол тарелку с едой и ушла, закрыв дверь за собой. У этой женщины была довольно широкая юбка. Волосы у нее были наполовину убраны, наполовину распущены. По какой-то причине она не разговаривала и не проявляла ко мне доброты, но я знал ее. Я также знал, что она сурова со мной и что ее всегда смущало мое присутствие.
Я слышал, как внизу разговаривают. Сам я чувствовал себя настолько уставшим, что лег на кровать. Я понимал, что конец близок.
На протяжении всего сеанса я ощущал, что являюсь наблюдателем, проживающим эти жизни снова, но с безопасного расстояния. Кроме того, я осознавал, кем являюсь и как себя чувствую.
Кое-что сейчас будет чрезвычайно сложно объяснить, но я постараюсь найти для этого наиболее точные слова. А вам придется выработать свое собственное мнение на этот счет. Если же вы не поверите, что это со мной случилось, то я не расстроюсь. Надеюсь, что попытка поделиться этим опытом и облегчить душу принесет мне какую-то пользу.
Я чувствовал, что должен провести один эксперимент, и поэтому уговорил психотерапевта помочь мне вернуться в период, последовавший сразу за смертью Энни, хотя он совершенно не был уверен в том, что произойдет, и получится ли у нас вообще это осуществить.
Поспешу заметить, что у нас все получилось, и до сих пор мне оставалось только верить в то, что я пережил. Сейчас мне пятьдесят четыре года, и со временем все постепенно обретает смысл. Словно кусочки мозаики собираются воедино, но когда кажется, что картина сложилась почти целиком, появляются новые кусочки.
Психотерапевт вернул меня в 1870 год, когда Энни была при смерти на чердаке. Он пропустил саму смерть и спросил, где я нахожусь.
Та часть крыши, где находилось маленькое окошко, полностью исчезла — настолько был ярок свет. Затем свет начал превращаться в нечто мутно-белое с медленно кружащимися бледными цветными оттенками. Из этого туманного вещества вышел знакомый мне человек. Его звали Белый Филин, и выглядел он просто великолепно. Он обнял меня, и я почувствовал себя в полной безопасности.
Мы принялись подниматься вверх сквозь облако. Не могу описать свои чувства — такого я раньше не испытывал. Помню, как потом вокруг слегка потемнело, и я почувствовал, будто двигаюсь по спирали. Затем я ощутил, будто иду на дно, — это было странно, но не так уж неприятно. Потом наступило небытие.
Затем я оказался в поле с такой густой мягкой травой, какой никогда не встречал, а в отдалении заметил большое здание с куполом и колоннами. Оно светилось и мягко пульсировало, словно дышало. Я мог видеть сквозь него, как через стекло. Я понимал, что должен добраться до него, но не понимал, как, поскольку привычная ходьба казалась мне невозможной.
