Примирительное настроение Шпарзина не было плодом дипломатии. Он действительно был уверен, что энергии и строительных средств колонии хватит именно на то, чтобы построить расшиву и сплавить её вниз до устья, но ни на что более. План морской навигации был ему небезызвестен, но он считал его настолько фантастическим, что не хотел о нём ни говорить, ни думать. Он до такой степени был уверен в справедливости своего взгляда, что даже содействовал строителям доставать по городу различные припасы, необходимые для лучшего оснащения строящегося судна.
-- А ну вас! -- сказал Бронский, с необъяснимым для него самого разочарованием, и, окончательно отстранив Гагару с дороги, пошёл далее.
Подобные вспышки недоверия были свойственны колонистам и во время судостроения загорались в них неоднократно при каком-нибудь наивном и неожиданном вопросе, но каждый раз им приходилось убеждаться в неосновательности своих подозрений. Бронский был возбудимее всех и, можно сказать, исполнял роль часового вокруг великого предприятия колонистов, и каждый раз, когда ему воочию приходилось убеждаться в невинности пропадинского начальства, он испытывал невольное разочарование, как будто ему было бы приятно, если бы воображаемая туча, которая как будто начинала хмуриться на пропадинских небесах, действительно спустилась и разразилась грозою.
Помимо того, суждение Шпарзина задело его именно своей определённостью, как будто кто ткнул его в больное место. С тех пор, как судно, сбитое вместе, стало красоваться на пригорке перед школой, его собственное доверие к нему исчезло, и, не отдавая себе ясного отчёта, он, быть может, был настроен более скептически, чем другие товарищи.
Теперь замечание Шпарзина нашло отзвук в его собственном уме, и ему казалось достоверным, что это судно не сможет плыть дальше устья и, в конце концов, исполнит только предначертания местного начальства о лучшей перевозке муки.
Глава V
Тотчас же за городом начинались густые тальники. Берег реки здесь был пологий и песчаный. Начиная с мая, после того, как снег сойдёт с земли, это было лучшим местом для прогулок в окрестностях, ибо песок не держал воды и скоро отвердевал настолько, чтобы выдерживать человеческие шаги. Бронский, однако, не пошёл по берегу и уселся на рогатое бревно, которое лежало на песке против начала тальников и служило во время пропадинских прогулок естественной скамьёй для желающих отдохнуть.
Река имела теперь какой-то странный, беспокойный вид. Ей было как будто тесно в своей ледяной одежде. Она надувалась и напрягалась всё сильнее и сильнее и, упираясь хребтом в ледяную кровлю, силилась сорвать её прочь. Солнце поднималось всё выше и выше и заметно пригревало на припёке. Ручьи талой воды, примолкшие за ночь, сорвали свои печати и зазвенели снова.
За эти немногие часы, протёкшие с раннего утра, внешний вид реки поразительно изменился. Водные забереги выросли почти внезапно и занимали уже третью часть речной ширины. Широкая ледяная полоса, покрывавшая реку, посерела и осела вниз. Прежние следы дорожных колей на полотне реки превратились в рытвины, наполненные водой. Припай, соединявший с начала осени матёрой речной лёд с прибережной почвой, оттаял и исчез; лёд теперь не был прикреплён к берегу и плавал на свободе, готовый с минуты на минуту треснуть и отойти к морю.
Наблюдая за рекой, Бронский перевёл свой взгляд вдоль пологого берега и уже не отводил его в сторону. Вдалеке, по песчаной дороге, двигалась точка, которая постепенно приближалась и обратилась в женскую фигуру. Бронский угадал в ней Машу не силой зрения, а скорее действием какого-то внутреннего чутья. Он не отводил от неё глаз, и понемногу она вырастала на горизонте и приближалась к нему, ярко выделяясь на освещённом солнцем склоне восточного неба. Под конец ему показалось, будто фигура Маши покрывает полнеба, и будто она испускает эти яркие ослепляющие глаза лучи.
Девушка подошла к бревну и тяжело опустилась рядом с Бронским.
-- Ты, Борис? -- сказала она, не обнаруживая никакого изумления по поводу неожиданной встречи. -- Ух, я устала. На Шатунино ходила за рыбой. Иван зимусь положил.
