-- Я не барин! -- возразил Бронский в ответ на оклик Ивана.
-- О, -- весело отозвался Иван, -- а пошто не барин?..
-- Бары -- белоручки, -- сказал Бронский угрюмо, -- а я работаю.
-- Оно конечно! -- согласился Иван тем же тоном. -- Есть каждому надо. Здесь, не работавши, помрёшь!..
-- А ты здоровый, -- прибавил он вдруг, обводя глазами фигуру Бронского, -- ровно медведь.
-- Если медведь, так давай, поборемся! -- предложил неожиданно Бронский.
Он ощущал какое-то непривычное напряжение, как будто ему предстояло выдержать неожиданное испытание при встрече с этим человеком.
-- А пошто бороться? -- рассмеялся Иван. -- За девку? -- прибавил он просто. -- Ну её к ляду, я ей не перечу.
Волна крови хлынула Бронскому в лицо и залила ему щёки как у молодой девушки.
-- Здешняя девка вольная, -- сказал Иван, -- как летучая птица.
Бронский ощущал мучительное смущение пред этим философом в серой куртке, который относился к самым щекотливым предметам не менее бесцеремонно, чем туземцы.
-- А ты птицу стреляешь? -- сказал он, схватившись за последнее слово Ивана и пользуясь им, чтобы перевести разговор на другую тему.
-- Пошто её стрелять? -- возразил Иван в своей неизменной вопросительной форме. -- Она мимо летит.
Стая маленьких серых птичек, как будто в подтверждение его слов, налетела на собеседников и, слабо звеня крыльями, промчалась дальше.
Иван проводил их глазами. Они улетали на север и теперь, на ярком фоне полночной зари, казались маленькими точками как чёрные мушки.
-- Эка благодать! -- сказал вдруг Иван. -- Под самым городом тайга, воля!..
Он повёл рукой, как бы указывая вокруг себя эту широкую таёжную волю.
-- То и птица сюда летит! -- сказал Иван. -- Всякой живущей твари здесь вольная жизнь.
-- А людям? -- невольно спросил Бронский.
-- И людям вольная жизнь! -- возражал Иван. -- Хочешь -- живи, хочешь -- с голоду помри! Никто не потронет!..
Глаза его по обыкновению блестели и смеялись. Трудно было решить, шутит ли он или говорит серьёзно.
-- Главное дело -- начальства нет... Тьфу, тьфу, тьфу!.. -- прервал он сам себя. -- Гляди, парень, вон здешнее начальство на снегу водку пьёт.
Следуя указанию его руки, Бронский увидел впереди на другом конце дорожки большую группу людей, хлопотавших у костра. Меж ними можно было отличить форменную тужурку исправника и несколько странных серых мундиров местного казацкого покроя, кургузых, как куртка, с короткими рукавами и тремя светлыми пуговицами на груди.
-- Водку пьют люди, -- продолжал Иван, -- а я без водки пьян, тайгой пьян, весной пьян.
Он как будто, действительно, был опьянён заразительным возбуждением этой сверкающей весны.
-- Го-го-го! -- протянул он громким и высоким голосом, вспугивая куропаток, присевших в соседнем кусте. -- Прощай, парень!
Возле речки, на мыску
И на жёлтеньком песку,
Припадаючи к ручью,
Манил парень девку чью...
-- Прощай, парень, прощай, барин!.. -- Иван "Заверни в куст" послал Бронскому приветствие рукой, потом вскинул ружьё вверх и стал пробираться по дорожке между деревьями, направляясь к воде.
Бронский хмуро посмотрел вслед уходившему охотнику, потом перевёл взгляд в противоположную сторону. Он не хотел идти вместе с Иваном, но и пировавшая компания не внушала ему особой симпатии. Он не разделял терпимости многих своих товарищей к филистимлянам, и его отношения к местным чиновникам носили строго деловой характер. Он охотно обошёл бы стороной, но к его жилищу не было другой дороги. Даже эта единственная тропа местами была так узка, что на ней можно было лишь с трудом разминуться, и неосторожный шаг в сторону часто грозил провалом в мокрую снежную зажору.
Общество у костра расположилось на небольшой и круглой площадке, совершенно обнажившейся от снега, благодаря своему более высокому положению. Это было городское начальство, которое тоже лишилось сна в эти яркие ночи и, чтобы сократить время, затеяло пикник на вольном воздухе. Прямо перед костром, в центре группы, сидел исправник Шпарзин. Сиденьем ему служила опрокинутая фляга, плоский трёхведёрный бочонок из числа тех, в которых доставляется в Пропаду спирт из более южных широт. Другой бочонок стоял перед Шпарзиным в виде стола, третий помещался рядом, поставленный на ребро. Маленькая деревянная втулка, заботливо воткнутая в его боку, указывала, что этот бочонок не был ещё опорожнён как другие. В сущности, именно этот бочонок являлся настоящим центром группы. Все взоры направлялись к нему, и даже орбита движения присутствующих, видимо, обращалась вокруг него, подчиняясь неодолимому притяжению.
