Бирюков вошел, как всегда, с папкой в руках, одетый в новенькое обмундирование, аккуратно причесанный. От него пахло крепкими духами, веяло неподдельной бодростью, и весь вид Бирюкова как бы говорил, что этот человек полон оптимизма и что на все жизненные неурядицы он смотрит довольно просто: есть они — ну и что? Нет — хорошо.
— Полковник Водолазов сколько служит в армии? — спросил Захаров, про себя отмечая: «Эк ты, братец, хорош с виду. Приятно смотреть на тебя».
Бирюков раскрыл папку, но тут же закрыл ее и без запинки, негромким голосом доложил:
— Полковник Водолазов, Михаил Сергеевич, девятьсот десятого года рождения, служит в Вооруженных Силах ровно двадцать пять лет. Что касается, товарищ генерал, основных китов, — у него полный порядок.
— Каких китов? — бросил Захаров, настораживаясь.
— Анкета, послужной список, аттестация, — ответил Бирюков, продолжая стоять не то чтобы навытяжку, а как-то уж очень привычно, профессионально, без тени истуканства. И это подметил Захаров.
— Какое у него образование?
— Сельскохозяйственный техникум, Тамбовское военное училище, ну и, конечно, командирская учеба — день в день все двадцать пять лет, исключая, конечно, войну...
— Вы вместе служили?
— Нет, товарищ генерал. Водолазов — человек дисциплины, поэтому и говорю: он ни одного занятия не мог пропустить.
У Гросулова на щеке задергался шрам.
— Человек дисциплинированный, это верно. Однако же в полку нет порядка. Остыл он, товарищ генерал, к службе остыл, — повторил полковник, пряча трубку в карман.
Бирюков возразил:
— Этого я не знаю, говорю по линии кадров...
— Ладно, посмотрим, — поднялся Захаров, давая понять, что разговор окончен. Гросулов заторопился. Надел фуражку, кашлянул в кулак. — Да, да, можете идти. И вы, Бирюков, тоже...
«Остыл... Три кита». Генерал слегка прищурил правый глаз. Он достал рапорт и еще раз перечитал его, потом позвонил Субботину:
— Иван Сидоровнч, ты можешь зайти ко мне? Сейчас. — Начальник политотдела проводил какое-то совещание. — Хорошо, через час я сам приду, никуда не уходи. — И, положив трубку, повторил: — «Наполовину служить не могу, просто не умею». Посмотрим, посмотрим.
III
Старшина Рыбалко ел быстро и шумно, наклонив голову к тарелке. Устя смотрела на широкую спину мужа, в душе осуждала его: «И когда ты угомонишься, когда остынешь?» Вчера они возвратились из отпуска, ездили в Харьков, к сыну. Павлушка работает на заводе токарем, учится в вечернем институте, живет у бабушки. Растет без родителей. Просила оставить при сыне... Неужто не надоела ему эта служба?! Взбунтовался, на три дня раньше срока прилетел в Нагорное. Был бы в офицерском звании, а то ведь — старшина. Прилип к артиллерии, словно другой работы в мире нет.
Пообедав, Рыбалко начал быстро одеваться.
Устя работала в полковой библиотеке. Она накинула на голову платок и взяла сумочку.
— Вместе пойдем.
Накрапывал дождик. Рыбалко снял с себя плащ-накидку, передал жене. В ней Устя выглядела смешно: из-под башлыка торчал один нос. Почувствовав на себе взгляд мужа, улыбнулась, но тут же сбросила башлык, нахмурилась, в глазах появилась грусть.
— И долго еще мы будем вот так шагать? — Конечно, она имела в виду не эту сырую дорогу, ведущую к военному городку. Рыбалко взял жену под руку, прижался к ней плечом, но ничего не сказал.
Дождь усиливался, но Рыбалко не замечал хрустальных нитей, с глухим шумом падающих на землю. Он думал над вопросом жены... Сын уже второй год живет в Харькове, они отвезли его сразу, как только он окончил в Нагорном десятилетку, теперь видятся с ним лишь во время отпуска. Жена все чаще и чаще настаивает: «Демобилизуйся, столько лет отслужил, офицеры уходят из армии, а тебе со старшинскими погонами давно пора».
Устя расстегнула плащ-накидку, молча прикрыла полой широкие плечи мужа. От нее исходило тепло, пахло знакомыми духами.
— Нет, Устиша, для меня он еще не пришел! Поняла? — резковато произнес Рыбалко.
Она поскользнулась, сумочка выпала из рук. Старшина на лету подхватил ее и сунул себе под мышку.
— Кто не пришел-то?
— Мой разводящий.
— А когда он придет?
