1992
Иные привычки
Я перестала выпендриваться не сразу, не в одночасье покончив со всеми былыми привычками - этот процесс занял приличное время, охватывая разные области жизни. Прежде я не вылезала из филармоний, не пропускала ни одного вернисажа, не выпускала из рук книги, гонялась за интересными людьми и, раскрыв рот, внимала их суждениям. Зажмурившись, я с ужасом сознавала, какая я дурочка, как велик пласт накопленных человечеством ценностей, и как надо спешить, чтобы успеть поглотить хотя бы их небольшую долю. Я, правда, не слишком различала, чем звучание знаменитейшего оркестра, за билетами на который я выстаивала ночь, отличается от звучания оркестра менее знаменитого, я с трудом запихивала в голову почерпнутые из умных книг идеи и, однако, сомнение в том, что все это мне необходимо, не возникало у меня много лет.
Оно впервые закралось, когда меня уволили по сокращенью. Долгие годы я считала на работе разными способами корреляционную функцию и именно с трудовым коллективом делилась увиденным и прочитанным, именно ему старалась в первую очередь не только лучшие наряды, но и лучшие сокровища души.
Коллектива не стало, мое умение считать корреляционную функцию больше нигде не потребовалось, я устроилась уборщицей и, орудуя шваброй, страдала не из-за того, то выгляжу чучелом, а оттого, что никого это не удивляет, нынешние коллеги и воспринимают меня именно такой, а обсудить непонятную экономическую статью мне теперь совершенно не с кем.
Я, правда, пыталась держать форму и обсуждать хотя бы политические телепередачи по телефону с подругами, но подруги уже больше ахали о том, сколько стоят в магазине куры и где взять денег, чтобы их купить, материальные проблемы захватывали и меня, и разговоры наши не сворачивали уже ни в какое другое русло.
И вот однажды, намахавшись на работе шваброй, придя домой и усевшись за замусоленную, но все еще непонятную статью, я вдруг подумала, а что такого ужасного случится, если я заброшу эту чертову статью за диван - разве перестану я быть уборщицей, поняв эти сложные выкладки, разве посмотрит опять на меня с восхищением сидевший когда-то за соседним столом старший научный сотрудник?
Я так думала одно мгновение, а в следующее, придвинув чтение ближе, уже гнала из головы крамольную мысль, уверяя себя, что я читаю не для кого-то, что мыслящий человек в любой ситуации должен оставаться самим собою. А через несколько дней, собираясь после трудового дня на нашумевший вернисаж, я опять спросила себя, что такого необыкновенного ожидаю я там увидеть, чтобы, превозмогая усталость и лень, тащиться через весь город. В голове у меня опять же прокрутился вопрос - кто спросит, была ли я там, и ответ - никто, и внезапное открытие, что старые привычки не так уж драгоценны, до глубины души меня поразило.
Я осознала, сколько наносного и лишнего было, оказывается, в моей прежней жизни, а в теперешней, новой, появились, стало быть, приобретения одиночество и сопровождающие его независимость и простота.
И накопленный цивилизацией культурный пласт начал стремительно терять для меня прежнюю цену. Я еще какое-то время сопротивлялась, приглашая в дом интересных людей, но интересные люди тоже жаловались на жизнь и затравленно озирались, слабо вдохновляясь присутствием друг друга, как альпинисты, которых всех вместе засыпает лавина.
И вскоре у меня появились совсем другие привычки. Я полюбила, подолгу сидя у окна, следить за хаотическими движениями гуляющих по садику людей созерцать этот живой пейзаж оказалось не менее увлекательно, чем разглядывать картины в музее. Соседская ссора за стеной дарила пищу для ума не хуже шекспировской драмы, а несущийся из телевизора бодрый мотив прочно занял место былых фуг Баха.
Вытянуть меня вечером из дома стало практически невозможно - понятие "надо" я применяла теперь лишь к вещам сугубо утилитарным. И только, услышав по радио любимое прежде словечко "волнительно", я, встрепенувшись, пыталась еще вспомнить то, что было когда-то дорого, но, безнадежно махнув рукой, легко смирялась с тщетностью подобных попыток.
