Между тем Хеплмейер был так поглощен своей работой, что даже перестал читать публикации о самом себе. Свет в его лаборатории горел ночи напролет, и с помощью молодых увлеченных помощников (большей частью последователей-добровольцев, а не наемных работников) он воплотил свои математические формулы в блестящем алюминиевом обруче. Обруч представлял собой кольцо шестидюймовой полой алюминиевой трубы диаметром двенадцать футов, внутри которого размещалась сложная обмотка из тонких, словно паутина, проводов. Ученый утверждал, что, по сути дела, сооружал сеть, в которую, может быть, попадется крохотный завиток из бесчисленных изгибов пространства.
Разумеется, он сам сразу же опроверг свою метафору.
— Наше мировоззрение столь ограничено, — объяснял он. — Вселенная наполнена бесчисленными чудесами, для которых мы пока не придумали ни названий, ни слов, ни понятий. Обруч? Это другое дело. Обруч есть предмет, который видят все.
Наступил ясный, солнечный апрельский день, когда обруч был наконец закончен и профессор со своими помощниками-студентами торжественно внесли его на территорию университета. Огромный обруч тащили восемь дюжих молодцев. Остальные волокли железную раму, на которой он должен был покоиться. Пресса, телевидение, около четырех тысяч студентов, четыреста полицейских и множество других представителей нормальных и ненормальных жителей Нью-Йорка: четырехугольный двор Колумбийского университета был запружен народом до такой степени, что полиции пришлось расчищать путь для процессии, несущей обруч. Хеплмейер умолял их оттеснить толпу — эксперимент мог оказаться небезопасным; но так как он ненавидел насилие почти так же сильно, как и глупость, то он как мог уговаривал студентов не ввязываться в драку, которая бывает почти неизбежной, когда рядом оказывается слишком много полицейских и студентов.
Один из полицейских одолжил профессору мегафон, и тот объявил громогласным искаженным голосом:
— Это всего лишь испытание. Почти невероятно, что оно закончится успешно. Я рассчитал, что из любых взятых наугад ста акров восприимчивыми окажутся, может быть, всего сто квадратных футов. Вы видите, как мала вероятность нашего успеха, поэтому вы должны освободить нам место. Вы должны позволить нам передвигаться.
Студентов еще не разморило апрельское солнышко, к тому же они боготворили Хеплмейера, представляя его, скажем, Бобом Диланом научного мира. Поэтому они пошли ему навстречу, и профессор в конце концов нашел подходящую площадку. Обруч был смонтирован, Хеплмейер секунду задумчиво смотрел на него, потом стал рыться у себя в карманах. Наконец он выудил оттуда большой серый ластик и бросил его в обруч. Тот пролетел сквозь обруч и упал на землю с другой стороны.
Студенты, равно как и журналисты, не имели ни малейшего представления о том, что должно было произойти с ластиком, но удрученное выражение на лице Хеплмейера не оставляло сомнений в том, что ожидаемое не произошло. Студенты зааплодировали в знак сочувствия и поддержки. Хеплмейер, согретый участием, выразил им свое доверие, произнеся в мегафон:
— Попробуем еще раз, а?
Шестнадцать молодцев подняли обруч с рамой и перетащили свою ношу в другую часть двора. Толпа уважительно последовала за ними, как терпеливые зрители на соревнованиях по гольфу. Телевизионная камера работала не переставая. Профессор повторил эксперимент, на этот раз бросив сквозь обруч старую трубку. Как и ластик, трубка упала на землю по другую сторону.
— Мы попробуем еще раз, — сказал он в мегафон. — Может быть, мы никогда не найдем нужное место. Может быть, все окажется напрасным. Времена, когда наука была приятной и предсказуемой механической служанкой, прошли. Дважды два сегодня могут оказаться равны бесконечности… К тому же это была моя любимая трубка и я рад, что она осталась у меня.
Теперь для большинства зрителей стало очевидным, что предметы, бросаемые сквозь обруч, не должны были пролетать насквозь и падать по другую сторону. Будь на месте Хеплмейера любой другой ученый, толпа давно бы разошлась, негодуя, как много шарлатанов в научном мире. Но здесь был Хеплмейер, и вместо того чтобы разойтись, толпа еще плотнее сбивалась в кучу, завороженная происходящим.
