Разрыв во времени - страница 3

Однажды я видел такое. Я побежал следом за женщиной. Я крикнул ей:

– Подождите!

Она обернулась и посмотрела на меня. Одна секунда из тех секунд, которыми держится мир. Но она миновала, время двинулось дальше, и женщина ушла прочь.

Я вернулся к приемнику. Он был пуст. Через несколько дней умерла моя жена. Поэтому я не хожу домой той дорогой.

У «окон жизни» есть своя история. Разве не у всего есть история? Думаешь, что живешь в настоящем, но прошлое не отступает. Оно всегда за спиной, словно тень.

Я немного изучил вопрос. В Европе, в Средние века, когда бы они там ни были, тоже существовали приемники для брошенных младенцев. Их называли «колесами подкидышей»: круглые окна в монастырях, куда можно было засунуть младенца и сбежать, уповая на Божью милость.

А еще можно было оставить младенца в лесу, на воспитание волкам или собакам. Оставить младенца без имени, но с чем-то, с чего начнется история.

Машина проносится мимо. Меня обдает водой из канавы, как будто мне мало. Как будто я и так не промок насквозь. Вот урод! Подъезжает другая машина. Это мой сын, Кло. Я забираюсь внутрь. Он вручает мне полотенце, я вытираю лицо, благодарный и внезапно измученный.

Мы проезжаем пару кварталов. В машине играет радио. Прогноз погоды. Суперлуние. Высокий прилив, волнение на море. Река выходит из берегов. Без необходимости не выходите на улицу. Сидите дома. Это не ураган «Катрина», но и не лучшая ночь для прогулок. Машины, припаркованные у тротуара, утонули в воде до середины колес.

И тут мы видим…

Впереди – черный «БМВ» шестой серии, врезавшийся в стену капотом. Обе двери открыты, и с водительской стороны, и с пассажирской. Впилившись в багажник «БМВ», стоит маленькая машина, явно не из дорогих. Два парня в низко надвинутых капюшонах бьют человека, лежащего на земле. Мой сын жмет на клаксон, едет прямо на них, опускает стекло и кричит: «КАКОГО ХРЕНА?! КАКОГО ХРЕНА?!» Нашу машину резко заносит: один из парней в капюшоне выстрелил нам в переднюю шину. Сын выворачивает руль, машина с глухим стуком ударяется о бордюр у тротуара. Капюшоны запрыгивают в «БМВ» и уносятся прочь, отпихнув маленькую машинку через всю улицу. Избитый мужчина лежит на земле. На вид лет шестидесяти. В хорошем, добротном костюме. Мужчина истекает кровью. Дождь смывает кровь с его лица. Он что-то говорит. Я опускаюсь рядом с ним на колени. Его глаза широко распахнуты. Он мертв.

Сын глядит на меня – я его отец: что нам делать? Где-то уже завывает сирена, далеко-далеко, словно на другой планете.

– Не трогай его, – говорю я сыну. – Разворачивайся и поедем.

– Надо дождаться полицию.

Я качаю головой.

Со спущенной шиной мы кое-как доезжаем до угла, заворачиваем и медленно едем по улице мимо больницы. «Скорая помощь» выруливает с больничного двора.

– Надо поменять колесо.

– Заезжай на больничную стоянку.

– Надо сказать полицейским о том, что мы видели.

– Он мертв.

Сын заглушает мотор и идет за инструментами в багажнике, чтобы поменять колесо. Я сижу на промокшем сиденье. В больничных окнах горит свет. Я ненавижу эту больницу. Точно так же я сидел в машине, когда умерла жена. Смотрел сквозь лобовое стекло и не видел вообще ничего. Прошел целый день, наступила ночь, и ничего не изменилось, потому что изменилось все.

Я выхожу из машины. Помогаю сыну снять колесо. Он уже достал из багажника запаску. Я запускаю пальцы в раскуроченную резину убитой шины и достаю пулю. Только этого нам не хватало. Я бросаю ее в водосток на краю тротуара.

И вот тогда я вижу свет.

«Окно жизни» освещено.

Почему-то я знаю, что тут все связано: «БМВ», маленькая машина, мертвый мужчина, ребенок.

Потому что там есть ребенок.

Я иду к «окну жизни», словно в замедленной съемке. Ребенок спит, сосет пальчик. За ним еще не пришли. Почему никто не пришел за ребенком?

Я вдруг понимаю, почти безотчетно, что у меня в руках монтировка. Почти безотчетно открываю дверцу. Это несложно. Я беру ребенка на руки, и он весь светится, как звезда. Она светится, как звезда.