* * *
Из последнего одиночества
Прощальной мольбой, — не пророчеством
Окликаю вас, отроки-други:
Одна лишь для поэта заповедь
На востоке и на западе,
На севере и на юге —
Не бить
челом
веку своему,
Но быть
челом века
своего, —
Быть человеком.
8 февраля 1927
Посвящение
Благодарю тебя, мой друг,
За тихое дыханье,
За нежность этих сонных рук
И сонных губ шептанье,
За эти впалые виски
И выгнутые брови,
За то, что нет в тебе тоски
Моей дремучей крови,
За то, что ладанкой ладонь
На грудь мне положила,
И медленней пошёл огонь
По напряжённым жилам,
За то, что на твои черты
Гляжу прозревшим взглядом, —
За то, что ты, мой ангел, — Ты,
И что со мной ты рядом!
14 апреля 1927
* * *
Я гляжу на ворох жёлтых листьев...
Вот и вся тут золота казна!
На богатство глаз мой не завистлив, —
Богатей, кто не боится зла.
Я последнюю игру играю,
Я не знаю, что во сне, что наяву,
И в шестнадцатиаршинном рае
На большом приволье я живу.
Где ещё закат так безнадежен?
Где ещё так упоителен закат?..
Я счастливей, брат мой зарубежный,
Я тебя счастливей, блудный брат!
Я не верю, что за той межою
Вольный воздух, райское житьё:
За морем веселье, да чужое,
А у нас и горе, да своё.
27 октября 1927
* * *
Я думаю: Господи, сколько я лет проспала
И как стосковалась по этому грешному раю!
Цветут тополя. За бульваром горят купола.
Сажусь на скамью. И дышу. И глаза протираю.
Стекольщик проходит. И зайчик бежит по песку,
По мне, по траве, по младенцу в плетёной коляске,
По старой соседке моей — и сгоняет тоску
С морщинистой этой, окаменевающей маски.
Повыползла старость в своем допотопном пальто,
Идёт комсомол со своей молодою спесью,
Но знаю: в Москве — и в России — и в мире — никто
Весну не встречает такой благодарною песней.
Какая прозрачность в широком дыхании дня...
И каждый листочек — для глаза сладчайшее яство.
Какая большая волна подымает меня!
Живи, непостижная жизнь,
расцветай,
своевольничай,
властвуй!
16 мая 1927
* * *
Кончается мой день земной.
Встречаю вечер без смятенья,
И прошлое передо мной
Уж не отбрасывает тени —
Той длинной тени, что в своём
Беспомощном косноязычье,
От всех других теней в отличье,
Мы будущим своим зовём.
9 января 1927
* * *
Коленями — на жёсткий подоконник,
И в форточку — раскрытый, рыбий рот!
Вздохнуть... вздохнуть...
Так тянет кислород,
Из серого мешка, ещё живой покойник,
И сердце в нем стучит: пора, пора!
И небо давит землю грузным сводом,
И ночь белесоватая сера,
Как серая подушка с кислородом...
Но я не умираю. Я ещё
Упорствую. Я думаю. И снова
Над жизнию моею горячо
Колдует требовательное слово.
И, высунувши в форточку лицо,
Я вверх гляжу — на звёздное убранство,
На рыжее вокруг луны кольцо —
И говорю — так, никому, в пространство:
— Как в бане испаренья грязных тел,
Над миром испаренья тёмных мыслей,
Гниющих тайн, непоправимых дел
Такой проклятой духотой нависли,
Что, даже настежь распахнув окно,
Дышать душе отчаявшейся — нечем!..
Не странно ли? Мы все болезни лечим:
Саркому, и склероз, и старость... Но
На свете нет ещё таких лечебниц,
Где лечатся от стрептококков зла...
Вот так бы, на коленях, поползла
