— Я не могу разглядеть, сколько их там и кто они. Может это караван или племя…
— …или танцоры мечей, нанятые убить нас? — Дел поправила перевязь, посвободнее расправляя складки бурнуса. — И почему это «здоровяки»? На Севере нас не назвали бы высокими.
Дел была права. По Северным меркам я был средним, что с непривычки меня раздражало. На Юге я казался гигантом, на целую голову выше большинства Южан. Я возвышался над женщинами и привык пригибаться в низких дверях и в домах, чтобы не тереться головой о потолки. Я привык, что мой рост дает мне лишнее преимущество в круге, я высокий, но сильный и ловкий. Руки у меня длиннее и шаг шире. Я крупный, но быстрый. На первый взгляд многим Южанам я кажусь неповоротливым чудовищем, зато потом в круге следует жестокое разочарование.
Все это относилось и к Дел, чья светловолосая, голубоглазая красота выделяла ее из всех в стране смуглых, черноволосых людей; чьи гибкие, изящные движения ничуть не скрывали ее силу, да Дел и не желала ничего скрывать, невзирая на законы приличий Юга, которые она презирала.
Да, Делиле даже в голову не приходило, что она может сделать с мужчиной — или для него.
Я осмотрел Дел. Потом многозначительно отвернулся и бросил через плечо.
— Как хочешь, баска.
В ответ, конечно, последовали вопросы, которых я и ожидал.
— Я хочу? Чего хочу? Ты о чем?
— Если тебе приятно считать себя робкой изнеженной женщиной… — я не закончил.
— Что? Да о чем ты? — Дел прошла немного вперед и остановилась около меня. В сандалиях на плоской подошве она ненамного уступала мне ростом; почти на четыре дюйма выше шести футов. — У меня нет никакого желания быть жеманной слабой женщиной…
Я усмехнулся и не дал ей закончить.
— Ну и ладно, баска. Этим ты не одарена.
— А я и не хочу, — Дел повернулась и внимательно осмотрела меня с ног до головы. — Но если мы собираемся обсуждать изнеженность…
— Обсуждать мы собираемся одно: воду, — отрезал я. — Стоит ли рисковать собой, чтобы достать ее.
Дел посмотрела на далекий оазис и возвышающиеся над ним широколистные пальмы. Мы слышали крики, но мы не могли различить слова. Может путешественники отмечали что-то, а может дело было в другом.
— Фляги почти пусты, — напомнила Дел.
— Значит стоит рискнуть.
— Рисковать стоит всегда, — слегка приподняв плечо, она проверила вес яватмы, отдыхавшей в ножнах за ее спиной. — Мы обычные люди, Тигр. Рано или поздно нас настигнет смерть. И я очень хочу, чтобы в этот момент у меня в руках был меч.
— Правда? — я усмехнулся. — А я всегда мечтал умереть в постели в объятиях страстной Южной баски в самый разгар…
— Этим ты и кончишь, — пробормотала она.
— Или может быть Северной баски.
Дел скрыла улыбку; она это умеет.
— Поехали за водой.
Когда мы добрались до оазиса, никто уже не кричал. Потому что люди были мертвы.
— Глупо, — выдавил я, — это глупо, просто по-идиотски. Какие же они дураки…
— Тигр…
— Они так ничему и не хотят учиться, эти люди… они спокойно собирают вещи и уходят в пустыню, даже не подумав…
— Тигр… — повторила Дел очень мягко, но настойчиво.
— …что только валхайл знает, что поджидает их там! Неужели они никогда ничему не научатся? Неужели они никогда не остановятся и не задумаются…
— Тигр, — Дел так и не убрала Бореал в ножны, хотя ясно было, что нам ничего не угрожает. — Твои укоры уже не помогут. Теперь им нужна только песня смерти.
Я скривился.
— Ты и твои песни… — начал я, но не закончил и только махнул рукой.
— Делай что хочешь, баска. Если тебе от этого легче, — я отвернулся и пошел куда глаза глядят, убирая в ножны Северную яватму. Я остановился только у самой границы оазиса. Уперев руки в бедра, несколько секунд я постоял неподвижно, потом наклонился и с отвращением сплюнул. Больше всего мне хотелось выпить что-нибудь и смыть привкус злости и беспомощности, обжигавший язык, но я знал, что мог пить воду, вино или акиви флягами и не почувствовать их вкуса. Со злобой и отчаянием так просто не справиться.
— Тупицы и дураки, — прошептал я. И облегчения не почувствовал.
Меня потряс не вид тел, не мысль о том, что еще несколько часов назад эти тела были полными жизни мужчиной, женщиной и ребенком, чей пол определить было уже невозможно. Меня потрясло ощущение потери, осознание ее невероятной бессмысленности и глупости.
