Колотов почувствовал, как Капаров обмяк, ватной и податливой стала рука, и ему показалось, что он держит не человека, а полузадушенного куренка. Он брезгливо убрал руки, и Капаров рухнул в кресло.
– С ума сошел, медведь?! – брызгая слюной, заорал над ухом Доставнин. На багровом лбу его родничками бились синие жилки,
– Не надо ссориться, все нормально, – Капаров грузно поднимался. С силой массируя руку, он тряхнул красиво стриженной головой и улыбнулся. – Все просто отлично. У вас замечательная реакция и почти актерская пластика. Я это сразу заметил и решил проверить на деле. Я беру вас сниматься. – Он хотел бодро, по-дружески ткнуть Колотова в плечо, но передумал. – Проверка, – повторил он.
– Ну и методы, – заметил Доставнин.
– Вы большой профессионал, – сказал Колотое.
– У нас есть одна роль, – продолжал режиссер. – Прямо для вас. Я уже наметил актера, но вы будете достоверней. Я хочу правды, – он вскинул голову, – настоящей правды.
– Да, да, – Доставнин потрогал лоб, – сейчас это очень важно.
– Мне работать надо, – Колотову уже все надоело, и он понемногу пятился к двери,
– Я вас умоляю, – режиссер приложил руки к груди и сделав плаксивое лицо, посмотрел на Доставнина. Начальник не устоял: кинематограф – великая сила. Он приказал Колотову:
– Поступаешь в распоряжение товарища режиссера. На какое-то время замкни свою группу на меня. Все.
– Да я не могу, – Колотое растерялся. – Мне нельзя. У меня мениск…
Просторный кабинет на первом этаже, где располагалась канцелярия ГАИ, на несколько дней отдали киношникам. Они там не стали почти ничего менять – все должно быть как в жизни, – только вместо маленького портрета Дзержинского повесили большой, а на противоположную стену портрет Ленина – тоже большой. Гаишники кабинет оставили прибранным, как и полагается дисциплинированным работникам, а Капаров, наоборот, оглядев помещение, распорядился набросать на столы бумаги, папки, скрепки, а вымытые пепельницы наполнить окурками; шторы и вовсе велел снять – для большей сухости кадра.
– Достоверно? – спросил он Колотова, показывая ему кабинет.
– Вам видней, – дипломатично ответил Колотов.
– Я хотел, чтобы вам было видней, – настаивал режиссер.
– А мне все видно, – отозвался Колотов. – Здесь светло.
– Н-да, – неопределенно заметил Капаров. – Ну хорошо, – он подозвал ассистента, вертлявого, парня в мешковатой куртке, взял у него розовую папку. – Вот сценарий, вот ваш герой, ваш текст, – он раскрыл папку. – Ваша роль эпизодическая, с основным действием почти не связана. Просто в одной из сцен герой картины входит в кабинет и застает там своего коллегу, то есть вас за допросом жулика, угнавшего автомобиль. Жулик не хочет сознаваться и называть сообщников, а вы его раскалываете. Понятно? Читайте. Я скоро приду.
Капаров вернулся через полчаса возбужденный.
– Ну как? – спросил он, блеснув творческим зарядом в черных глазах,
– Это неправда, – Колотов отодвинул от себя сценарий.
– Что значит – неправда? – опешил режиссер.
– Мы так не говорим, – сказал Колотов.
– А как вы говорите? – творческий заряд в глазах Капарова растаял, появился нетворческий.
– По-другому.
– Точнее,
– Ну, по-другому, и все.
– У нас консультанты из центрального аппарата. Они что – дилетанты? – В глазах режиссера появилось такое же выражение, как некоторое время назад, когда он задумывал ударить Колотова в живот.
– Нет, конечно, – устало ответил Колотов. – Но все равно это неправда.
– Что конкретно?
– Ну вот, смотрите. – Колотов наклонился над папкой и зачитал: – «Вы будете говорить или нет? – Петров пристально и сурово посмотрел задержанному в глаза. – Лучше признавайтесь сразу. Это в ваших интересах. Суд примет во внимание ваше чистосердечное признание и смягчит наказание. В противном случае ваша участь незавидная. Наш суд строг с теми, кто не хочет осознать своей вины…»
– Ну и что здесь неверного? – Капаров с сочувствием учителя к нерадивому школьнику посмотрел на Колотова.
– Да нет… вроде все верно… – Колотов потрогал лоб, он почему-то был в испарине. – Но… неверно…
– Господи, – режиссер вздохнул. – Ну хорошо, а как бы сказали вы?
