Тот самый окурок… Конечно же окурок той самой сигареты, красный огонек которой ночью освещал затемненное лицо Брюса Кеннеди. Мириам встала и опустилась на колени.
Прежде чем поднять окурок, она обшарила глазами все пространство вокруг, но, кроме этого, единственного, окурков на кафельном полу не нашлось. Она подняла его и прочитала: «Честерфилд». С фильтром. Поднесла к носу, понюхала.
— Señora…
Хуан стоял в нескольких метрах от нее, в одной руке — поднос с яичницей, кофе и стаканом сока, другая рука исчезла в кармане брюк и извлекла оттуда пачку «Дукадос» и зажигалку.
Он встряхнул пачку, откуда наполовину выскочила сигарета, протянул ей, но она улыбнулась и покачала головой. И тут же вскочила, чтобы взять у него поднос, однако сделала это излишне резко и на секунду-другую словно бы потеряла сознание. Она глотнула воздуху, перед глазами слева направо пролетели звездочки и искры, стакан с соком покачнулся, когда она, чтобы сохранить равновесие, невольно шагнула назад.
— Как вы, сеньора? — Хуан подхватил поднос и поддержал ее под локоть.
Она взглянула на тарелку с яичницей, на два подрагивающих полужидких желтка. И тут снизу неожиданно подкатила волна тошноты.
— Прости, у меня… я…
Мириам знала наверняка: взгляни она еще раз на эти желтки, и ее вырвет.
— Мне расхотелось, — проговорила она. Ее глаза вдруг наполнились слезами. — К сожалению.
Очень мягко, но настойчиво Хуан взял у нее из рук поднос и поставил на край бассейна. Помог ей присесть на ступеньку, достал из кармана белый носовой платок, но явно передумал, наклонился и взял с подноса бумажную салфетку.
Она прижала ее к глазам. Хуан наклонился еще раз, протянул ей стакан:
— Tome .[30]
Мириам посмотрела на сок, который он держал перед ней. Непрозрачный, темно-желтый, почти того же цвета, что и яичные желтки, и в нем плавали кусочки мякоти. Ей хотелось покачать головой, но она все же взяла стакан.
С закрытыми глазами отпила глоток. Почувствовала, как кусочки фруктов скользили по языку к горлу, и с огромным усилием заставила себя их проглотить.
Мириам снова открыла глаза и попыталась изобразить подобие благодарной улыбки, но получилось вряд ли убедительно.
Какая же чушь мне сегодня приснилась. На секунду она представила себе, как он внимательно выслушает ее, а потом примется в деталях растолковывать ее сон.
Какая же чушь мне сегодня приснилась… Мириам вдруг увидела себя сидящей на кромке бассейна и рыдающей на плече официанта, в двух с лишним тысячах километров от Амстердама. И потому просто молча подняла на него глаза.
Подобно большинству испанцев, он слегка полноват. Верхняя часть лица уже, чем нижняя, и этим он напоминал ей милого медведика, вернее, немного потрепанного игрушечного мишку. Трудно сказать, какого он возраста. Тридцать два? Тридцать восемь? Она знала, что у него есть жена и семилетняя дочурка. Что живут они в старой части города. Каждый вечер он уезжал домой на красном мотороллере, если везло, то до часу ночи, но в любом случае не раньше полуночи, а на следующее утро около половины седьмого снова появлялся на работе. И так с марта по ноябрь, семь дней в неделю. Тяжело, но, как он уверял, ему нравилось, ведь все время видишь множество разных людей.
Вот это последнее Мириам и не могла себе вообразить. Ей представлялись гостиничные постояльцы, которых она видела за завтраком, особенно семейка датчан, любителей минеральной воды, и она думала, что вряд ли ей доставило бы удовольствие постоянно видеть «множество разных людей», проводивших отпуск в «Рейне Кристине».
Он чуть пригнулся, взглянул назад через плечо и полушепотом сказал:
— Чипиона.
Она недоуменно подняла на него глаза и в тот же миг поняла, что он имел в виду.
— Los Americanos, — сказал Хуан. — Они сегодня снимают в Чипионе. — И добавил: — Около маяка.
Она знала, как будет по-испански «маяк». Это слово ей как-то встретилось, когда она занималась языком с Анабел. Они читали газетную статейку о смотрителе маяка, он жил на небольшом островке у галисийского побережья и искал себе невесту. В статье рассказывалось, как к острову направился моторный ботик с восемью претендентками на борту.
