— Что же мне оставалось, — сказал Лудовико, — все уже закрутилось. Негр вытащил свою цепь, кинулся на сцену. Я достал пистолет, побежал за ним. Там было еще двое наших, с ними пробились к самой рампе. А у рампы нас встретили эти, с повязками.
Кое-кто из сидевших на сцене скрылся за кулисами, а остальные смотрели на парней с повязками: те подняли палки и готовились встретить огромного негра и еще двоих, — крутя над головой цепями, они надвигались на них. Бей их, Тельес, крикнул Трифульсио, бей их, Урондо. Он взмахнул цепью, как укротитель — бичом, и парень с повязкой, стоявший ближе других, выронил палку, схватился за голову, рухнул. Негр, давай на сцену! — крикнул Урондо, а Тельес: мы их оттянем на себя, прыгай! Трифульсио видел, как они ринулись на тех, кто охранял лесенку на сцену, и, молотя цепью, прыгнул туда же.
— Меня отсекли от напарника и от остальных, — сказал Лудовико. — Никак было к ним не пробиться: стеной стояли. Человек пять меня окружило, а палки так и мелькают, будто у каждого по десять рук. Я их держал под прицелом и все звал Иполито. И тут, брат Амбросио, началось уж чистое светопреставление.
С галерки полетели похожие на бурые булыжники гранаты, разорвались с сухими хлопками в партере и на досках сцены, и сейчас же вверх спиралями потянулся дым. Через несколько секунд он стал белесым и густым, и жгучее плотное облако заволокло, скрыло от взглядов зал. Громче стали крики, раздался шум падающих тел, треск ломающихся кресел, кашель, и Трифульсио остановился. Руки его повисли вдоль туловища, пальцы разжались, выпустив цепь, колени подогнулись, но глаза еще различали в клубах едкого дыма силуэты тех, кто убегал со сцены, прижимая к лицу носовые платки, и тех, кто разводя руками, словно плавая, надвигался на него — это были парни с повязками. Не в силах выпрямиться, не чувствуя обрушившихся на него ударов, схватился за грудь, широко разинул рот. Как рыба дышу, Томаса, еще успел подумать он.
— Я, Амбросио, ослеп, — сказал Лудовико. — И мало того — задыхаться начал. Стал стрелять наугад. Не понял, что это гранаты, думал, меня сзади звезданули.
— Слезоточивый газ в закрытом помещении, несколько человек убито, десятки раненых, — сказал сенатор Ланда. — Большего и желать нельзя, не правда ли, Фермин? Будь Бермудес о двух головах, все равно теперь не выкрутится.
— Сам не заметил, как расстрелял всю обойму, — сказал Лудовико. — Глаза не могу открыть. Чувствую, голову пробили, упал, а они на меня сверху навалились.
— Не без эксцессов, дон Кайо, — сказал префект. — Да нет, митинг-то этот не состоялся. Люди в панике бегут из театра.
— Штурмовые группы ворвались в театр, — сказал Молина. — Там стрельба, дон Кайо. Убитые? Пока не могу сказать, дон Кайо.
— Не знаю, сколько я так провалялся, но потом все-таки открыл глаза, а дым все стелется, — сказал Лудовико. — А я чувствую — подыхаю, весь в крови был. И тут увидел эту суку Иполито.
— Он тоже топтал твоего напарника? — засмеялся Амбросио. — Обдурил их, значит? Не такой уж он олух, как мы думали: сообразил.
— Я говорю: помоги, помоги, — сказал Лудовико. — А он — ноль внимания, будто не узнает. Месит сапожищами этого негра, а тут они заметили, что я очухался, — и снова ко мне. Опять давай ногами, палками. Я снова вырубился.
— Префект! — сказал Кайо Бермудес. — Перекрыть все улицы. Не допускайте никаких манифестаций. Лидеров Коалиции арестовать. Список пострадавших составлен? Убитые есть?
— Знаешь, это все равно как увидеть во сне кошмар, проснуться, а он продолжается, — сказал Лудовико. — Театр был уже почти пустой. Все перебито, переломано, все кровью залито, а напарник мой, негр этот, он вообще в луже лежит. Вспомнить не могу, что у него вместо лица было. Вокруг кашляют, корчатся, стонут.
— Да, дон Кайо, на площади Армас — многолюдная манифестация, — сказал Молина. — Префект вместе с армейским командованием сейчас там. Боюсь, дон Кайо, что это невозможно. Там тысячи людей.
— Немедленно разогнать, идиот, — сказал Кайо Бермудес. — Вы что, не понимаете: это будет нарастать, как снежный ком. Соедините меня с начальником гарнизона. Сейчас же очистить улицы, Молина.
