— Ничего этого не потребуется, — сказал он. — Заговор погиб: никто себя не обессмертил и не опозорил. Мы всего-навсего не поспали несколько ночей, генерал. Сейчас я поеду в Чаклакайо, нанесу последний, так сказать, штрих. Потом — во дворец. Будут новости — звоните, я дома.
— Сеньора Бермудеса, из дворца, — не входя, сказал лейтенант. — Белый телефон.
— Дон Кайо, это майор Тихеро. — В прямоугольнике окна в плотной непроглядной тьме возникло голубоватое свечение: шубка скользнула к ногам, легла к розовым ступням. — Только что приняли телеграмму из Тумбеса. Ее сейчас расшифровывают, но общий смысл уже ясен. Гора с плеч, дон Кайо, а?
— Я очень рад, Тихеро, — сказал он безо всякого ликования и оглядел ошеломленные лица Паредеса и Льерены. — Вот это я понимаю — человек действия: и получаса не прошло. Будьте здоровы, Тихеро, я приеду часа через два.
— Едем во дворец, генерал, — сказал Паредес. — Поставим точку.
— Ох, простите, дон Кайо, — сказал Лудовико. — А мы разоспались. Эй, Иполито, кончай дрыхнуть.
— Чего, чего тебе? Чего толкаешься? — забормотал Иполито. — Ох, дон Кайо, извиняюсь, задремал.
— В Чаклакайо, — сказал он. — Чтобы через двадцать минут быть там.
— В окнах — свет, дон Кайо, — сказал Лудовико. — У вас, видать, гости. Гляди-ка, Иполито, кто там в машине. Амбросио!
— Простите, что заставил вас ждать, дон Фермин, — сказал он, протягивая руку, с улыбкой вглядываясь в лиловатое лицо, в глаза, опустошенные поражением и многодневной бессонницей. — Сейчас я попрошу, чтобы нам дали кофе, если, конечно, Анатолия не спит.
— Крепкий, черный, без сахара, — сказал дон Фермин. — Благодарю вас.
— Две чашки черного, Анатолия, — сказал он. — Принесешь — и можешь идти спать.
— Я пытался добиться приема у президента, но не смог, поэтому приехал к вам, — машинально сказал дон Фермин. — Что-то серьезное, дон Кайо?
— Да, заговор.
— Еще один? — Он пододвинул пепельницу, сел рядом на диван. — В последнее время недели не проходит, чтобы не раскрыли заговор.
— Военные, — брезгливо уронил дон Фермин. — Несколько гарнизонов. А возглавляют его люди, которых в этой роли и вообразить немыслимо.
— Позвольте прикурить? — Он подался вперед, к зажигалке дона Фермина, глубоко затянулся, выпустил облако дыма и закашлялся. — Вот и кофе. Поставь здесь, Анатолия. Да, дверь закрой.
— Эспина-Горец. — Дон Фермин отхлебнул, сморщился, замолчал, кладя сахар в чашку, медленно помешивая в ней ложечкой. — Его поддерживают гарнизоны Арекипы, Кахамарки, Икитоса, Тумбеса. Эспина сегодня утром уехал в Арекипу. Переворота можно ждать в любую минуту. Они хотели заручиться моим содействием, и я счел благоразумным не отказываться прямо: давал им уклончивые ответы, бывал на кое-каких заседаниях. Главным образом по той причине, что я в дружбе с Эспиной, вы ведь знаете.
— Знаю, знаю, вы — большие друзья, — сказал он, пробуя кофе. — Ведь и нас с вами он познакомил, если помните.
— Поначалу это казалось чистейшей химерой, — сказал дон Фермин, упорно глядя в свою чашку. — А потом мое отношение изменилось: много людей из верхов, политики. Американское посольство было в курсе дела, предлагало объявить выборы не позднее чем через полгода после установления нового режима.
— Вероломный человек этот Горец, — сказал он, кивая. — Мне горько это сознавать, мы ведь с ним тоже старинные друзья. Ему я обязан тем, что занял этот пост.
— Он считал себя правой рукой Одрии и вдруг, как гром среди ясного неба, лишился министерства, — устало проговорил дон Фермин. — Примириться с этим он так и не смог.
— Нет, вы путаете, дон Фермин: вы начали сотрудничать с ним, еще в бытность его министром, стали протаскивать своих людей в префектуры, раздавать вашим друзьям ключевые посты в армии, — сказал он. — Чрезмерные политические амбиции.
— Разумеется, мои сведения для вас давно уже не новости, — сказал дон Фермин с внезапно вспыхнувшим раздражением, а он подумал: хорошо держится, виден класс и опыт.
— Офицеры многим обязаны президенту и, конечно, поставляли нам информацию, — сказал он. — Информацию разного рода, в том числе и содержание ваших разговоров с Эспиной и сенатором Ландой.
