Разгерметизация - страница 112

Всего этого можно было бы избежать, если бы планировал­ся не железнодорожный марш в Петроград, а взятие Петрогра­да. Революционно настроенные части Петроградского гарни­зона, выдвинутые навстречу и полгода до этого митинговав­шие, скорее всего не смогли бы воспрепятствовать военной операции против столицы; но они смогли воспрепятствовать железнодорожному маршу разрозненных частей, ли­шенных централизованного командования и дисциплины при передислокации.

Крайне низкий организационный уровень выступления, низкий военный уровень разработки операции позволяют сделать только один вывод: “корниловщина” не была «воен­ным заговором правых», как в этом пытаются уверить во всех советских учебниках истории. Это было стихийное, под воз­действием ЭМОЦИЙ, легкомысленное выступление некоторой части высшего генералитета, спровоцированное самим “Керенским” и не поддержанное остальным гене­ралитетом. Будь это действительно далеко идущий заговор, то “вольница” Петроградского гарнизона, больше занятая ми­тингами, а не боевой подготовкой, не устояла бы против во­енного профессионализма на уровне выше тактического. Но эмоциональные срывы проявляются по-разному, в зависи­мости от наличных возможностей: у генерала Корнилова в 1917 г. — как попытка переворота; у майора Пустобаева (тоже шутка предиктора: бает пустое) в 1990 г. — как вопль: «Демократы! Караул! Переворот!»

Другое дело: в случае успешного переворота смог бы Кор­нилов удержать государственную власть, расширяя социаль­ную базу диктатуры? Начинал он переворот, не имея социаль­ной базы: рядовой состав шёл на непонятное ему дело не по убеждению, а по причине подчинения дисциплине военной структуры. Как только структура распалась, кончилась и “корниловщина”.

По отношению к “корниловщине” “Керенский” сыграл пробольшевистскую роль. Как профессиональный политикан, юрист-адвокат, выжимающий сострадание и гнев у публики в суде за гонорары, а не во имя Справедливости, умеющий держать и “заклинать” толпу, “Керенский” мог бы помочь Корнилову испра­вить его ошибки во время митингования войск, если бы они были в сговоре, как полагал Л.И.Путилов.

По завершении “мятежа” Корнилов был арестован и заключён в тюрьму, откуда бежал за Дон, где впоследствии возглавил доброволь­ческую армию. Убит во время боев под Екатеринодаром (Краснодар). Генерал Крымов, командовавший по поручению Корнилова “мятежной” группой войск, застрелился.

После корниловского выступления раскол в армии между рядовыми и офицерскими корпусом ещё более углубился и ко времени “октябрьского эпизода” “Каменева” и “Зиновь­ева” был столь велик, что сам “эпизод” мог бы иметь значение мелкой внутрипартийной склоки. Это безусловно было нарушение партий­ной дисциплины, но только внутрипартийной. И это не была глупость “Каменева” и “Зиновьева”, то есть эпизод «не является случайностью» на что прямо указал В.И.Ленин в “Письме к съезду”; он представлял собой масонское оповещение посвященных о том, что большевики наконец-то созрели, чтобы взять власть.

Выступления же “Каменева” и “Зиновье­ва” на партийных совещаниях против курса на восстание — не более чем трюк, необходимый для того, чтобы убедиться: партийное руко­водство действительно готово пойти на восстание, а не про­сто бросается словами.

“Каменев” и “Зиновьев” в самиздатных источниках назы­ваю­тся как масоны. Впоследствии, на IV конгрессе Комин­терна они не поддержали Ленина, выступившего против пребы­вания “камен­щиков” в компартиях.

В “Письме к съезду” Ленина (ПСС, т. 45, стр. 343, 348) есть такая фраза: «Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не является случайностью, но что он также мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому». Это можно понимать только как то, что “октябрьский эпизод” принадлежит закономерно­сти; личной вины “Каменева” и “Зиновьева” нет только в том случае, если они, пребывая в партии <в то же самое время были> скованы дисциплиной ещё како-то внепартийной общности, к которой, судя по этой фразе, принадлежал и “Троцкий”. Разбор его качеств Ленин дал в своём письме несколько ранее. Общность, к которой принадлежали Розенфельд, Апфельбаум, Бронштейн, — одна: еврейство, подкон­трольное масонству в целом, или еще более узкая “элита” евреев-масонов. Если бы Ленин назвал прямо эту иудомасонскую общность, то “Письма к съезду” до настоящего времени “не было” бы: оно осталось бы неизвестным в тайниках архивов (на всякий случай), либо было бы уничтожено (как неуместное).