— А если и так? — съязвил Николай Андреевич и, уже совершенно непонятно почему, добавил: — А вы у себя дома?
— Нахал! — воскликнула женщина. — Галстук нацепил! Интеллигента корчит! Знаем мы таких, видывали!
Николай Андреевич не сдержался. Дальше он повел себя как мальчишка, которого нарочно подзадорили. Он сказал женщине что-то такое, от чего все лицо ее перекосилось и она еще сильнее закричала:
— А ты спал со мной!.. Да, спал!..
Когда Николай Андреевич выскочил из автобуса, он еще долго, минут десять, пока шел до института, ругался про себя и обзывал свою обидчицу самыми скверными словами.
— Что с вами, Николай Андреевич? — участливо спросила его секретарь учебной части.
— А что? — сказал Николай Андреевич, останавливаясь.
— На вас лица нет. Вы не заболели?
— А-а… — отмахнулся Николай Андреевич и, захватив журнал, отправился в аудиторию. И уже там, в аудитории, стоя перед кафедрой, он подумал, что зря обидел секретаря, и ему стало еще хуже.
Он читал лекцию, но то, что читал, ему не нравилось, и хотелось, чтоб скорее прозвенел звонок, чтоб он мог уединиться и поразмыслить о том, что все-таки случилось с ним.
Неужели его настроение испортилось оттого, что он проспал? Или оттого, что поскандалил с женщиной в круглых очках? Но даже если и так — Николай Андреевич допускал и это, — то уже пора успокоиться и лучше думать о том, как он сегодня вечером встретит жену и дома, оставшись с ней наедине, станет с улыбкой говорить, как он проспал, как скверно ругался с женщиной в автобусе. Но настроение не улучшалось, напротив, ему было скверно, и он ненавидел себя таким, каким он был сейчас.
Прозвенел звонок. Его обступили студенты, о чем-то спрашивали, и он что-то им говорил, а сам думал, что надо пройти в учебную часть и извиниться перед девушкой-секретарем. Но не успел — звонок вернул его к кафедре, и он снова продолжал читать то, что ему не нравилось, хотя читал то, что было частью его большой настоящей книги, которой он отдал половину жизни. Студенты это знали и слушали его внимательно, почти дословно записывали каждое слово, но Николай Андреевич готов был закричать:
«Что вы записываете? Что? — а затем, усмехаясь, сказать: — Вы обманываетесь, да, обманываетесь. Это — скверно и гадко. Разве не видно?»
Он едва дочитал лекцию до конца и поспешил в учебную часть, чтоб извиниться перед секретарем, а потом куда-нибудь надолго уединиться, — может быть, в читальный зал, где в это время никого не должно быть.
Ни того, ни другого сделать не пришлось. В коридоре к нему подошла секретарша ректора:
— Вас просит к себе Владимир Павлович.
«Зачем? — думал Николай Андреевич, уже заранее сердясь. — Хотя бы сегодня оставили меня в покое. Покажу телеграмму — и баста». И он вспомнил, что телеграмму забыл дома.
— Вы нам очень нужны, Николай Андреевич, — сказал Владимир Павлович, приглашая Николая Андреевича занять свободное место. Когда Николай Андреевич сел, ректор проговорил, обращаясь ко всем остальным преподавателям, свободным от занятий: — Итак, товарищи, назрела необходимость поговорить в срочном порядке о дисциплине наших студентов…
«Почему сегодня?» — чуть ли не вслух подумал Николай Андреевич, хотя понимал, что нельзя ему вести себя таким образом дальше.
— Студенты учиняют драку в общежитии, и Одарченко, например, мне пришлось в срочном порядке сделать выговор. А отчего произошла драка? — Ректор повернулся в сторону Николая Андреевича: — Из-за вас, Николай Андреевич.
— Что? — отозвался Николай Андреевич.
— Да, из-за вас, Николай Андреевич, вернее, из-за вашей лекции о Грибоедове. Вы там что-то противоречивое говорили о Грибоедове, и один студент не согласился с вашей формулировкой, и ему попало от своего же сокурсника. — Владимир Павлович терпеливо переждал прокатившийся по кабинету шумок, договорил: — Одарченко заступился за вас, Николай Андреевич…
В другой раз Николай Андреевич оживился бы, заспорил, но сейчас лениво кивнул головой и что-то неопределенное буркнул. А ректор продолжал:
— Подобные происшествия имеют место и на других курсах…
Ректор говорил, а Николай Андреевич, втиснувшись в кресло и сцепив на коленях пальцы рук, разглядывал узоры на ковре, рассеянно слушал Владимира Павловича.
