С этой речью обратился однажды разбойник Шмая к почтенному гостю, приехавшему в местечко. А когда наш кровельщик встречает человека, с которым можно поговорить по душам, он забывает обо всём на свете. Он свёртывает цигарку, закуривает, сдвигает набок простреленную солдатскую фуражку, расстёгивает защитного цвета гимнастёрку, ставит ногу на порог или на камень – и пошел про войну рассказывать!
Разбойник Шмая указывает глазами на ведро с инструментами, словно желая этим сказать: рассказывать о войне можно месяцами, но сейчас у меня, как назло, времени нет. Уже полдень, а я ещё сегодня и ломаного гроша не заработал, да и ждут меня дома жена и двое птенцов…
Он добродушно улыбается, затягивается и выпускает облако дыма.
– Как сейчас помню, – говорит Шмая, – было это в первые дни, когда всемилостивейший государь наш, царь-батюшка, чтоб его из могилы выбросило, погнал нас на войну. Лето, понимаете, жара стоит нестерпимая. А путь далёкий! Винтовка да лопата, мешок за плечами-с ног валишься, а ничего не попишешь, идешь, раз царь-батюшка велел! Из сил выбиваемся, голодные, сонные, дованные, а идём и сами не знаем, за чьи грехи отдуваемся!
А лето, как нарочно, такое погожее! На поле колосья шумят, птички щебечут, травы пахнут – опьянеть можно! Небо ясное, голубое, глядишь кругом и вдруг вспоминаешь, что идешь смерти навстречу, а умирать так не хочется! И чем ближе подвигаешься к смерти, тем больше о жизни думаешь, Казалось бы, не один год на свете прожил, не впервые небо и травы видишь, – чего бы тут особенно о жизни раздумывать? А в голову лезут такие мысли, какие никогда раньше на ум не приходили!…
Привели нас однажды в лес. Повалились мы наземь, как подпиленные, а есть хочется – кишки марш играют. Да только есть-то нечего: надо дожидаться, покуда кухни привезут. Вот и лежим мы, как проклятые, портянки сушим, болтаем всякий вздор, курим махру и терпим. Один солдатик рассказывает, как у него корова телилась, другой – про то, как его женили, третий насчёт фельдфебеля проезжается, а думают все об одном: как бы перекусить! Кишка – она, зверюга, слепая, она знать ничего не желает, ей что война, что свадьба – один черт!
И больше всех о жратве говорил, помнится, молодой солдатик, низенький такой, лицо сухое, костлявое, с кулачок величиной. Как такого заморыша в солдаты взяли, убей меня бог, не знаю! И этот парень никогда не мог наесться, досыта! Уж мы все, бывало, отдаём ему последние свои куски, только бы он хоть раз наелся. Голодным пришел он к нам от своего помещика, у которого конюхом работал, божился, что у хозяина ни разу сыт не бывал. И вот как раз в то время, когда он рассказывал нам о своих благодетелях барах, наш фельдфебель – тоже золотая душа! – удивлялся, охал и ахал, да вдруг и скажи:
«Слышь, солдатик, у тебя одна только жратва на уме! А думать-то надо о царе- батюшке…»
Солдатик вскочил перепуганный, побелел, покраснел
«Слушаюсь, ваше благородие!…»
«А скажи-ка мне, обжора, – обратился к нему фельдфебель, – сколько котелков борща ты мог бы одолеть?»
У парня даже глаза заблестели, облизнул он пересохшие губы и крикнул:
«Полное ведро, ваше благородие!»
«Ведро-о? Гм, гм… рассмеялся фельдфебель. – А если не съешь? Не съешь – по морде получишь, а съешь – четвертинку поставлю…»
Слово за слово, поладили. Приехали кухни, налили ведро борща, и парень, недолго думая, принялся за работу. Солдаты помоложе от хохота надрывались, глядя, как бедняга ложкой орудует, а старшие злились на фельдфебеля: нашел занятие – издеваться над человеком!
Одно только радовало наших солдат: фельдфебель – скупой пес, сквалыга, который, бывало, даст молодому солдатику двугривенный и велит купить бутылку водки, кружок колбасы, булку и полтинник сдачи принести, – фельдфебель проигрывал пари.
В общем, наш солдатик с большим трудом проглотил весь борщ. Батюшки святы, что творилось! Солдаты смеялись над фельдфебелем, говорили, что солдатика следовало бы на побывку домой отпустить, к жене и тёще, другие считали, что надо царю прошение написать, чтоб ему серебряную медаль выдали… Да только парня скоро пришлось отвести в лазарет, к доктору. А на следующий день солдатик отправился туда, где и еда ни к чему… Царство ему небесное!
