— Душевная слабость? — Вольфрам понимающе кивнул, — Еще бы. Даже если вы попытаетесь спихнуть эту выходку на «Смиренных Гиен», ничего не выйдет. Как только слуги вашего отца найдут остатки каравана, а они уже наверняка на пути к нему, им не составит труда определить, из какого орудия был расстрелян несчастный рыцарь. Ваши патроны маркированы, мессир. Клеймом, которое известно даже последнему кузнецу в Турине. Отпираться не получится.
— Я был в плену, — отчеканил Гримберт, — И вынужден был выполнять чужую волю.
— А бежать тайком из палаццо в сопровождении одного только оруженосца вас тоже заставила чужая воля?
Гримберт едва не поперхнулся.
— Я…
— Мальчишки, — Вольфрам кивнул Бальдульфу, терпеливо ожидавшему с пистолей в руке, — Во все времена они ужасные непоседы, которые рвутся из-под родительского крыла навстречу воображаемой славе и приключениям. Чем подчас приносят своим родителям многие горести. Что уж удивляться тому, что наследник маркграфа Туринского, юный Гримберт, воспылав страстью к приключениям, бежал от собственного отца, чтобы примкнуть к рутьерам и обзавестись сомнительной славой?
Гримберт ощутил, как на смену обжигающему жару приходит мертвенный холод.
— Ложь! Чертова хренова ложь!
Вольфрам подмигнул ему и вдруг переменился в лице. Испуганно заморгал, сжался, выставил в кающемся жесте сложенные ладони.
— Молю о пощаде, ваше сиятельство! — взвыл он, — Уверяю вас, у меня и помыслов таких не было, это все он затеял, отпрыск ваш, будь он неладен!.. Как прознал он, что мы рутьеры, вцепился точно клещ. Прими его в отряд и все тут! Я, понятное дело, отказывал, где это виданно, чтоб сын маркграфа, сам рыцарь без пяти минут, и с грязным сбродом якшался? Но очень уж он хотел к рутьерскому ремеслу прибиться. Я так думаю, это через не в меру восторженный дух егойный и молодость. Мальчишки они ж такие, всем известно, им слава нужна, подвиги, свершения всякие… Видно, отчаялся он рыцарскую славу добыть, вот и потянулся к дурной славе, рутьерской…
Гримберт вздрогнул. Вольфрам Благочестивый не был прирожденным актером, местами он переигрывал, местами фальшивил, но все равно выглядел отвратительно естественно. Так, будто в этот миг в самом деле ползал на коленях перед отцом, моля его о пощаде.
— Нет, — тихо произнес он, — Это ложь. Не смейте, вы не можете, не…
— Именно так, ваше сиятельство, — Вольфрам испуганно выпучил глаза, — Я уж и так отказывал и этак, а впустую. Очень уж крепко он решил рутьером сделаться. Прознал, что мы обретаемся в Сальбертранском лесу, и пробрался к нам со своим оруженосцем. Объявил нам, значит, что ноныча он тоже вступает в ряды «Смиренных Гиен» и принимает разбойничьи клятвы вместо прежних, рыцарских. Обязуется служить наравне с прочими и зарабатывать нашим ремеслом. А чтобы мы не сомневались, выложил нам идейку одну. Мол, под покровом тайны собирается в Турине караван ваш, про который он случайно прознал, и везет этот караван богатства несметные. Ему доподлинно известный маршрут, но он просит свою долю из награбленного и сам будет участвовать в налете…
У Гримберта закружилась голова. Это была чудовищная, омерзительная ложь, но Вольфрам Благочестивый выкладывал ее аккуратным узором, как паук выкладывает свою паутину, и получалось так ловко, что дыхание скрежетало в груди.
— Отец никогда вам не поверит, — обронил он, ощущая затылком холодную точку — взгляд пистоли в руках Бальдульфа, — Он разберется, он…
Вольфрам пожал плечами. Он больше не был кающимся разбойником, фальшивая личина мгновенно сошла с него, оставив привычное выражение.
— Отец, может, и нет. А прочие рыцари? Они ведь тоже узнают об этой истории. И не смогут не узнать — их собрат, разорванный вашими пулями, разлагается в бронекапсуле «Радетеля» в считанных лигах отсюда.
Рыцари. Об этом он не подумал.
Вольфрам потер руки друг о друга — еще один паучий жест.
— Только вообразите, мессир, как они будут смотреть на вас с этого дня. Мальчишка, который, мечтая о подвигах, примкнул к разбойникам и хладнокровно расстрелял их собрата. Растоптал рыцарскую честь и все мыслимые добродетели.
