Их называли «Святые братья»; старший, Самуил, прозванный Шмелке, был рабби в Никольсбурге, а Пинхас — во Франкфурте.
Когда на церемонии его вступления в должность именитые люди города превозносили добродетели рабби Пинхаса, странное выражение появилось на его лице:
— Что с вами? — спросили его.
— У меня странное ощущение — словно я присутствую на собственных похоронах, — ответил он.
Во время аналогичной церемонии в Никольсбурге люди приметили, как Шмелке тихо бормочет: «Приказываю языку повторить то, что слышат уши, и получается полная галиматья…»
Оба брата пользовались необычайным уважением, и не только в хасидских кругах — вопреки херему, наложенному на учеников Маггида из Межирича, ученость братьев, равно как и их новаторские работы в области Галахи были слишком хорошо известны, чтобы попытаться изгнать их из общины.
Но легенда вспоминает их не как ученых, а как учителей хасидизма.
Рассказывают:
«Давным-давно жил на свете служка, в обязанности которого входило будить верующих и созывать их на молитву. Будучи от природы человеком слабым и болезненным, он, вместо того чтобы шуметь что есть мочи, чуть слышно скребся в дверь или окно. Люди же вскакивали с постелей, будто от грома небесного, и мчались в синагогу. „Это у меня от рабби Шмелке, — говорил служка, много лет назад он научил меня искусству потрясать душу людей без всякого шума“.
Кто приходил к рабби Шмелке с пустыми руками, покидал его, нагруженный подарками. Однажды у него не оказалось мелочи, и он дал нищему кольцо, лежавшее на столе. Оно принадлежало его жене, и та воскликнула: „Да как ты мог! Бесценное брильянтовое кольцо…“
Тут же Шмелке выскочил из дома и помчался в ту сторону, куда скрылся нищий, крича во все горло: „Эй, друг! Это очень дорогое кольцо! Смотри, не позволяй ювелиру надуть тебя! Не продавай его за гроши!“
Он сказал: „Богатому нужен бедный больше, чем бедному богатый. К несчастью, ни тот, ни другой этого не понимают“.
Рабби Шмелке рассказывал: „Руководствуясь талмудическим изречением „Если все люди раскаются, явится Мессия“, я решил что-нибудь для этого сделать. В успехе я не сомневался. Но с чего начать? Мир так огромен. И я решил начать с моей страны, которую я знаю всё-таки лучше. Но страна моя тоже слишком велика. Начну-ка я с моего города. Но мой город такой большой. Самое лучшее начать с моей улицы, нет, с моего дома, нет, с семьи. А, пожалуй, начну-ка я лучше с самого себя“.
В сопровождении своего ученика Моше-Лейба из Сасова он посетил Вену, где удостоился аудиенции у императрицы Марии-Терезии.
— Почему ты не смотришь мне прямо в глаза? — осведомилась государыня.
— Я не могу оторвать глаз от земли, Ваше Величество. Я обязан ей больше, нежели вам. Земля дает нам человека и берет его обратно.
Перед кончиной он просил своих последователей не плакать: „Смерть мне уже знакома. Ибо душа моя — это душа пророка Самуила. Подобно ему, я левит; подобно ему, я умру в возрасте 52 лет. Только его звали Самуил[3], а я останусь Шмелке, но разве стоит скорбеть из-за этого?“
И испустил последний вздох.»
Рабби Яаков-Ицхак был почти незрячим, но в Люблине его звали Ясновидцем. Между приступами уныния он проповедовал радость. Он председательствовал в Королевском суде, но сам служил беднякам. От его учеников (по преданию, их насчитывалось четыре сотни) требовалась строжайшая дисциплина, им не позволялись никакие вольности, хотя сам он в годы ученичества не раз восставал против установленных порядков.
Он наводил тревогу и страх. По воспоминаниям очевидцев, он пугал людей. Его странные асимметричные глаза (огромный правый, еле заметный левый), казалось, видели «от одного конца земли до другого», проникая в сокровеннейшие глубины души. Один взгляд на человека говорил ему, чей он потомок: Каина или Авеля. Но дар этот был бременем для него, это он заявлял при всех. Он не желал видеть того, что мир мог ему показать. Он ненавидел свои глаза. Говорят, в юности он решил прожить семь лет с закрытыми глазами. И что он прогуливался по лесам и сидел на муравейниках.
А однажды, поднявшись на вершину высокой горы, попытался броситься в пропасть.
