Иное дело — рабби Элимелех. Он слушал настолько внимательно, что под конец превратился чуть ли не в двойника Маггида. Подобно Маггиду, он отличался мрачностью и нелюдимостью, в то время как Зуся был воплощенная общительность. Его радостно удивлял самый факт собственного пребывания в Божьем мире. Люди запомнили Элимелеха как «высокого человека в коротком плаще с соломенным поясом». Зусю даже не заметили. Элимелех любил носить с собой часы и внимательнейшим образом наблюдал за ними, поскольку они «связывали его с временем и миром». Зуся был слишком рассеян, чтобы привязываться к какому-нибудь предмету. Один брат столь же требователен и суров, сколь другой мягок и терпим. Зуся, как и Леви-Ицхак из Бердичева, не умел искать изъяны в других; его брат хотел, чтобы все люди были безупречны. Элимелех проповедовал строгость, Зуся отстаивал сострадание. Различные во всем, они были соединены легендой. Нельзя упомянуть одного, не вспомнив при этом другого. Элимелеха боялись, Зусю любили. Страх и любовь — два чувства, которые должен внушать цадик.
Разумеется, Зуся не лез в цадики. Он предпочитал оставаться неудачником, жертвой жертв, вечным ребенком. Будучи одним из самых близких к Маггиду людей, он не напяливал на себя корону, не держал двора и не имел собственных хасидов. Но если уж несчастью суждено было разразиться, то скорее всего оно падало именно на его голову. Почести он презирал, ему нравилось восхищаться, а не быть объектом восхищения, и нищета бедняка прельщала его больше скупости богача.
Богатому поселянину, предложившему обоим — теперь уже знаменитым — братьям свой удобный вместительный дом, кто-то из них, вероятно, Зуся, ответил: «Мы не впервые приходим сюда, и до сих пор всегда останавливались у бедного мужика, который принимал нас по-братски. Почему ты пригласил нас только теперь? На тебя произвели впечатление наши лошади и экипаж? Так пригласи к себе лошадей. Мы, как и раньше, остановимся у мужика».
Другие известные братья, Шмелке из Никольсбурга и Пинхас из Франкфурта, задали Маггиду из Межирича такой вопрос:
— В Талмуде написано, что человек должен благодарить Бога и за хорошее, и за плохое. Не много ли спрашивается с человека? У кого достанет сил благословлять Бога за то, что он наказан?
— Пойдите перекиньтесь парой слов с Зусей, — сказал Маггид.
Зусю хорошо знали в Межириче — знали, что он болен, обременен несчастьями и хворями, что за душой у него ни гроша.
— Зуся, разве можешь ты благодарить Господа? А твои страдания?
— Мои страдания? — изумленно спросил Зуся. — А кто страдает? Только не я. Я счастлив. Зуся счастлив жить в мире, сотворенном Господом, благословенно имя Его. Зуся ни в чем не испытывает недостатка, ни в чем не нуждается. Все, чего ему хочется, у Зуси есть, и сердце его исполнено благодарности.
Он даже не понял вопроса.
В другой беседе, он тем не менее почувствовал необходимость разъяснить проблему Добра и Зла и сделал это на свой неповторимый лад: «Воистину, страдания существуют. Как все на свете, они исходят от Бога. Почему же они существуют? Я скажу вам: человек слишком слаб, чтобы принять или впитать совершенное Божественное милосердие. И именно поэтому Бог закутал его в покрывало боли и страданий».
При своем чрезвычайном простодушии он просто не мог представить себе в мироздании что-либо, не служившее доказательством Божьего милосердия. Несчастья он отвергал, считая их плодом воображения. Раны открывались только для того, чтобы исцелиться. Когда жена Зуси сделала его жизнь невыносимой, он показал ей свою подушку, промокшую от слез, и она раскаялась и изменила свое поведение к лучшему. Нет понапрасну пролитых слез, нет неуслышанных молитв. Если можно растрогать женщину, неужто Бог останется непреклонным? У человека нет поводов для жалоб.
Как-то на постоялом дворе он увидел птиц в клетке. Естественно, он их освободил. Птицы должны летать. Естественно, хозяин рассудил иначе и молча преподал ему урок. Что с того? Зуся снова в пути, тело ноет, но дух, гордый и беззаботный его дух ликует. Человек создан для того, чтобы быть счастливым, даже когда его измученная плоть вопит от боли.
