Однажды он внезапно остановился посреди проповеди: «Братья мои, внимательно слушайте мои слова, даже если вы в них ничего не поймете. Так уж лучше привыкайте к этому».
Он говорил также: «Я куда больше боюсь своих добрых дел, приносящих мне удовольствие, чем злых, которые внушают мне отвращение».
Он вел простую и скромную жизнь: «Я люблю нищету. Это Божий дар человеку, сокровище».
Рабби Михлу из Злочева задали каверзный вопрос:
— Ты беден, рабби, и все же каждый день благодаришь Бога за заботу о твоих потребностях. Разве это не ложь?
— Вовсе нет. Видите ли, бедность для меня — потребность.
Он говорил: «Сознание человека находится в постоянном движении. Мое — следует за великими людьми в их восхождении и привлекает малых, чтобы поднять их вместе со мной».
Это его слова: иногда святость — всего лишь нечистое искушение.
Вот одна из его молитв: «Отец небесный! У меня только одна просьба: не допусти меня воспользоваться разумом против истины».
До того, как открыться людям, рабби Михл ютился с семьей в лачуге. Было это в Ямполе. Его считали сумасшедшим, поскольку во время молитв он обычно бился головой о стену до тех пор, пока она не окрашивалась кровью.
Баал-Шему пришлось уговаривать его занять пост рабби-проповедника (маггида). Люди боялись его, жаловались, что он видит их насквозь. Действительно, ему достаточно было взглянуть на лоб человека, чтобы угадать его грехи. Однажды прихожане явились в синагогу в шапках, надвинутых на самые брови. Он с досадой заметил: «Неужели вы верите, будто укроетесь от меня шапками?»
Как все ученики Баал-Шема, он страшился гордыни: «Когда я предстану перед Создателем, Он спросит, почему я не научился всему тому, чему человек может и должен научиться за время пребывания на земле? И я отвечу: „Не осуждай меня — я был недостаточно умным, но вряд ли это моя вина“. „Тогда почему ты не отказался от земных удовольствий и не посвятил всего себя служению Господу?“ „Ты не должен винить меня, — скажу я, — у меня просто не хватило для этого телесных сил“. Потом суд разберет, помогал ли я людям. Я буду вынужден признать, что и здесь мне частенько не удавалось исполнить свой долг. Оправдываться я смогу лишь тем, что сам всю жизнь нуждался. Но, видится мне, под конец один из судей, не сдержав гнева, воскликнет: „Одного я не в силах понять. Ты не жил, не молился, как тебе следовало, чем же ты так кичишься?“ И на это, — говорил рабби Михл, — на это обвинение у меня не найдется ответа».
Рабби Вулф из Збаража, человек бесконечно благочестивый, бесхитростный, каждый вечер, перед тем как лечь спать, повторял: «Я отказываюсь от своих прав на все, чем владею. Все, что принадлежит мне, более не мое. Значит, не беда, если воры что-нибудь украдут, ведь они не нарушат закон».
Однажды в его присутствии жена поссорилась со служанкой. Увидев, что женщины отправились в раввинский суд, он встал, надел субботнюю одежду и последовал за ними. «Зачем ты беспокоишься? — спросила жена. — Обойдусь без твоей помощи». «Ты-то да, а служанка? Тебя они знают, а ей, бедной сиротке, никто не поможет».
Своему кучеру он сказал: «Пожалуйста, выбрось кнут. Даже если лошадь действительно заслуживает кары, почему ты считаешь, будто именно тебе предназначено наказать ее?»
Как-то ему донесли, что такие-то евреи поздно ночью играли в карты.
«И вы хотите, чтобы я осудил их?! — вскричал он. — А почему я? И во имя чего, за какое преступление? Они засиживаются допоздна? Но ведь это прекрасно — сопротивляться сну. Они сосредоточивают свое внимание на игре — и это тоже похвально! Рано или поздно на карты они махнут рукой, а дисциплина ума и тела останется. И это время они тогда посвятят Богу. С чего же мне осуждать их?»
Как-то он участвовал в церемонии обрезания. Выглянув на улицу, он заметил дрожащего от холода кучера: «Внутри тепло, — сказал он ему, — пойди согрейся, выпей и съешь чего-нибудь». — «А кто же присмотрит за лошадьми?» — «Я».
Кучер сделал так, как пожелал учитель.
Через несколько часов люди нашли рабби Вулфа: весь в снегу, замерзший, он прыгал с ноги на ногу. До него просто не доходило, почему, собственно, гости подняли такой шум.
