— Ну, гроши-то получают те, кто пишет о реальных серых буднях заговора. А с обложек бестселлеров глядят яркие красотки, устроившихся на килограммах эксплонита и денежных чемоданах.
— Знаешь, в моем возрасте коммерческий успех уже становится безразличен. — серые глаза Николая мудро, насмешливо и чуть печально глянули на брата из-под темных широких бровей — Да я никогда за ним и не гнался. В 3988 году мы основали совместное с Франкией издательство «Фридэм», и успех пришел сам собой — писательский образ был уже наработан, без дешевых рекламных трюков. Наработан, в первую очередь, интеллектуальными детективами, кои ты так ругаешь. Писатель — это прежде всего учитель публики, ему не стоит рассчитывать на безмозглых учеников. Хорошая книга обязана быть сложной.
— Да, твой стиль требует от читателя напряженной умственной работы. Ты ведь берешь нити событий, начавшихся в разных концах страны, иногда на разных континентах — и связываешь их воедино где-то в середине повествования. Пути твоих героев еще не пересеклись, а нетерпеливый потребитель, глядишь, уже захлопнул книгу в самом начале. Вот допустим, цикл «Гегемония», написанный тобою в 3984 году… При его чтении нужно вычертить сложную схему, иначе взаимопересечения героев останутся просто-напросто непонятны.
— Верно. Читатель должен работать, собеседовать с книгой. Это трудно? Что ж. Всякое саморазвитие — труд. Алексей, спасибо, что ты мне напомнил об этом цикле. У меня с ним связаны самые приятные воспоминания — тогда я поехал в Южную Армарику, чтобы вжиться в историю континента. Впрочем, я туда ездил и в 3971 году. Великолепный плавильный котел рас, наций и культур! А как интересны были беседы с председателем Сальватором Арьенде, впоследствии погибшим во время фашистского путча от рук головорезов генерала Нипачета… Знаешь, то что там произошло, напомнило мне как две капли воды расстрел рабсийского парламента спустя два десятилетия. Оба события приводят к одному выводу — безоружное Добро обречено.
В столовой воцарилось молчание. Обдумывая высказанную Николаем философскую мысль, Алексей оглядел стену, украшенную пестрыми карнавальными масками, античным оружием, национальными костюмами разных стран и народов. То были подарки его двоюродного брата, привезенные им в разное время из экзотических стран. Затем он перевел взгляд на полки серванта — здесь были сотни книг на разных языках мира, их ряды были неровны — на каждую полку книги подбирались не по размерам или цвету обложки, а по содержанию, так что хаотичность была лишь кажущейся. На других полках стояли декоративные фигурки людей, животных и птиц, удивительно изысканные, выполненные из тонкого фарфора. Их Николай привез из Алемании — он ездил туда двадцать лет назад, чтобы разыскать и вернуть в Рабсию культурные ценности, похищенные фашистами во время мировой войны. Впоследствии, при Дельцине, многие из найденных картин были вновь украдены и вывезены за рубеж — тот период был вакханалией воровства. Взгляд Алексея скользнул на противоположную стену, на огромную картину с изображением Вьентамского дворца — красные стены этой многоярусной пагоды были расписаны золотым причудливым орнаментом. Обстановка комнаты располагала к историческим воспоминаниям.
Наконец, прищурив зеленовато-карие глаза и чуть наклонившись к собеседнику, Алексей задумчиво промолвил:
— Николай, во время путча Нипачета мне было двадцать лет, я ведь младше тебя… Но хорошо помню, как потрясла весь мир эта трагедия. Ты в то время работал над детективом «Третий козырь», а через два года получил международную премию, и приезжал к нам в гости из столицы. Мне запомнился твой подарок — декоративное пончо из шерсти ламы, под названием «чаманато».
— Это пончо мне подарил пресс-секретарь несчастного председателя Арьенде. Да, после окончания института востоковедения, пришлось мне поездить по миру… — взохнул Николай Чершевский — Начиная с войны во Вьентаме, куда меня отправил военным корреспондентом редактор журнала «Пламя» Генрих Боровинский.
— Не тот ли журналист, что недавно погиб в авиакатастрофе? — откликнулся Алексей
