— Это самоубийство, и он здесь ни при чем.
— Но даже в этом случае необходимо прояснить некоторые моменты. Например, кто взял у него тридцать граммов порошка мышьяка? Кто заменил их сахаром?
Она подняла на него потускневшие глаза.
— Не догадываетесь, месье, что это я взяла? Мой муж мне изменял, каждый день он покидал меня ради Эммы. Моя жизнь стала пустой, я не видела иного выхода, как покончить с собой. И я бы это сделала, если бы Эмма сама не решила отравиться первой!.. Однажды я дала своему мужу снотворное без его ведома, взяла ночью ключ, пристегнутый к его жилету, отсыпала мышьяку и заменила его сахарной пудрой.
— И где этот яд сейчас?
— Здесь же, при мне. К несчастью для меня, остался нетронутым.
Порывшись в своем ридикюле, она достала серый бумажный кулечек (Реми вспомнил, что в такие кулечки из серой бумаги малыш Жюльен в лаборатории заворачивал таблетки). Мадам Омэ приоткрыла сверток, чтобы показать содержимое. Это и в самом деле был мышьяк.
— Мой муж оправдан?
— Нет еще, я должен проверить. Поверьте, я сделаю это с доброжелательностью, мадам.
Ее взгляд стал спокойнее.
— Вы теперь все знаете. Эмма умерла, и я чувствую себя отмщенной, хотя не хотела этого. Может быть, и правда, как говорят священники, на небесах есть Провидение, которое заботится о невинных? — Жена аптекаря помолчала, вздохнула, а затем слегка улыбнулась. — Вот уж аббат Бурнизьен будет доволен! Вследствие этих событий — я хочу сказать, из-за неверности моего мужа — я потеряла веру. Но теперь я опять смогу верить. И даже, если это возможно, закажу мессу для Эммы… Бедняжка Эмма! Ей она сейчас гораздо нужнее.
В тот день после ухода мадам Омэ Реми заскучал в одиночестве. Он ходил по комнате, размышлял, прислушивался к звукам гостиницы. Ему показалось, что он начинает привыкать жить в Ионвиле и понемногу уголок завесы, которая до этого затуманивала ему глаза, начинает приподниматься.
В тот вечер началась его связь с дочерью Омэ.
Новое пришло оттуда, откуда он не ожидал. Если сперва он не придавал большого значения девчонке Омэ, то она — напротив. То, что поначалу было всего лишь игрой, приняло затем серьезный оборот. Реми не осознавал это, но между ним и ею возникло какое-то притяжение.
Она была влюблена, и он в итоге влюбился тоже. Он жил один, и после смерти отца заботы о матери занимали почти все его время. В Руане у него было очень мало денег и возможностей куда-либо выйти. Он не был знаком ни с одной молоденькой работницей фабрики, с которой можно было бы потанцевать кадриль в маленьком кабачке у Сены, оплатить номер, чтобы сделать ее своей любовницей, как обычно поступали студенты. Он как-то обходился без этого.
Каждый раз, появляясь на главной улице Ионвиля, он натыкался на нее, закутавшуюся в свою накидку и поджидавшую его у ворот. Она становилась назойливее и все больше и больше привлекала Реми, хотя он и не признавался себе в этом. Молодой человек перестал избегать разговоров с ней, а однажды вечером, когда она затащила его в какой-то темный двор, где никто не мог их видеть, он схватил ее за руки и — какой стыд! — запечатлел на ее губах краткий поцелуй, от которого у него во рту остался кисловатый, нечистый привкус. Даже много лет спустя он продолжал чувствовать его.
Ночью, когда он лежал один в своей комнате в «Золотом льве», ему случалось мечтать, как он на ней женится (точнее, как он будет заниматься с нею любовью) и увезет ее в Париж. Там он снимет комнатку под крышей, которую обычно сдают студентам, и плодами своего почетного и напряженного труда — литературного, естественно, — будет обеспечивать своей молодой невесте скромное и достойное ее добродетелей существование.
Реми был несколько безрассуден, но совсем не наивен. То, что девчонка хочет прибрать его к рукам, ему было понятно. Каким еще способом ей сбежать из Ионвиля? Он говорил себе, что не попадется на эту удочку. Однако мало-помалу он терял всякую осмотрительность.
В тот вечер малышка опять его поджидала, спрятавшись напротив «Золотого льва» за воротами.
— Не хватай меня за руки так сильно, — попросил он, — ты мне делаешь больно!
