– И что же?
– А то, что у моего зятя, видите ли, слишком высокое положение и он не может все бросить с бухты-барахты… Как будто человеку надо заботиться о положении, после того как он имел счастье жениться на урожденной Тарчинини! Знаешь что, Челестино? Меня провели, обманули, предали и оскорбили!
– А что говорит твоя дочь?
– Она не смеет сказать ни слова, бедняжка! Все се письма слишком оптимистичны, чтобы я поверил в их искренность. По-моему, девочка несчастна, но не решается открыть сердце своим родителям, боясь причинить им боль. А может, за ней следят…
– Ты уверен, что не преувеличиваешь хоть самую малость?
– Я?
Тарчинини растерянно воззрился на друга.
– Послушай, Челестино, ты же меня знаешь!
Начальник полиции не рискнул признаться, что задал вопрос именно потому, что прекрасно знает Ромео.
– А… тебе не приходило в голову, что, возможно, твоя Джульетта и в самом деле счастлива?
– Невозможно!
– Почему?
– Родившись здесь, она не может быть счастлива вдали от Вероны!
– Погоди, а что, если муж ее очень любит?
– Во-первых, американцы ничего не смыслят в любви, и потом, разве, по-твоему, я не люблю свою Джульетту?
– Это разные вещи!
– Признайся уж сразу, что ты переметнулся на сторону чужаков! Мое дитя несчастно! Я это знаю, чувствую! Девочка, которую я научил читать, которую я лелеял, как ни один отец на свете! И ты посмеешь утверждать, будто она может обойтись без меня?
– У Джульетты есть муж.
– Это еще не повод убивать родного отца!
– Девочка строит собственную жизнь!
– И ломает при этом мою? О нет, моя Джульетта на такое не способна! Я уверен, ее держат в заточении! При тамошних-то нравах можно ожидать чего угодно! Я хочу забрать Джульетту домой!
– И каким же образом?
– Я поеду туда. Повидаюсь с этим Лекоком. И скажу ему: «Синьор, вы отняли у меня сокровище, злоупотребив оказанным вам доверием. Я забираю его обратно».
– А если он откажется?
– Ну, тогда я готов на все, Челестино! Даже отправиться в ООН!
– А вдруг Джульетта не захочет вернуться с тобой?
– Тогда я убью ее, как развратницу и неблагодарную! Потом прикончу ее мужа, а следом – себя!
– А твоя жена останется одна с детишками?
Ромео немного поколебался.
– По зрелом размышлении, пожалуй, из чувства долга я не стану накладывать на себя руки!
– Послушай, Ромео, я должен напомнить тебе, что ты полицейский, а следовательно, обязан внушать всем уважение к закону. Вздумай кто-нибудь другой делать мне подобные заявления, я бы отстранил его от работы или вообще отправил в отставку раньше срока! И тебе не стыдно? А теперь скажи, зачем ты ко мне пришел?
– Просить о двухнедельном отпуске в счет годового.
– Зачем?
– Чтобы поехать в Бостон за Джульеттой.
– А ты, часом, не спятил?
– Нет, я не сумасшедший и, хоть ты и мой начальник, прошу быть повежливее.
– Ну, раз тебе нравится разговаривать в таком тоне…
– Ты отказываешь мне в отпуске, тиран?
– Нет, я тебе его даю, и немедленно! Наведи порядок в бумагах, предупреди того, кто будет тебя замещать, и отправляйся складывать чемоданы! Сегодня к вечеру ты успеешь добраться до Милана. Поцелуй от меня дочку и передай ей, как мне жаль, что у нее такой папаша. А на сем – до свидания, Ромео, и постарайся вернуться обратно.
– И что же, по-твоему, мне может помешать?
– Понятия не имею. Зная тебя насквозь, я не удивлюсь, если ты вдруг заделаешься ковбоем или гангстером… а кроме того, твой самолет вполне может рухнуть в воду… Океан, видишь ли, очень большой… Ну, да коль скоро приключится такая беда, я сам произнесу заупокойную речь. Ты останешься доволен.
Тарчинини даже захрипел от ужаса и возмущения.
– Доволен?! Святая Мадонна! Да ты что ж, совсем чудовище, Челестино?
– Ни в коей мере. Просто я стараюсь предусмотреть все возможные варианты. Таков мой долг. И потом, когда собираешься в Америку, надо знать, чем рискуешь.
И полунасмешливо-полусерьезно начальник полиции добавил:
– Говорят, американцы питаются в основном травой, а за столом вместо вина подают кока-колу.
Увидев, как побледнело лицо его собеседника, Мальпага сообразил, что шутка зашла слишком далеко, и счел необходимым налить другу стаканчик граппы. Тарчинини выпил только потому, что от граппы не отказываются, но, едва осушив рюмку, встал.
