У маленького водопада они разделились; Добрице велели идти вдоль ручейка по тропке, которая довольно круто поднималась на вершину, где росли редкие деревья, а мужчины скрылись в густом ельнике. На прощание один из них шепнул ей: границу ты даже не заметишь. Наверху тропка сделалась еще круче и каменистей, но Добрица останавливалась передохнуть лишь изредка, так как ей казалось, что она идет навстречу рассвету. Вскоре она перестала пугаться отдельных карликовых сосен. Огоньки, мигавшие порой вдалеке и вроде бы получавшие ответы с другой стороны, опасений у нее не вызывали. Она не понимала, чем грозит ей скатившийся сверху камень, который несся на нее все более длинными скачками, чтобы затем, перепрыгнув через голову, упасть вниз; она упрямо лезла вверх, пока вдруг рядом с ней не выросли два наших пограничника; неподалеку в мутном полусвете проступили еще два силуэта. Добрица хотела тут же отдать пограничникам рюкзак, но те отмахнулись, неси, мол, на заставу сама; там ей приказали вытряхнуть содержимое — это оказались упаковки лекарств и несколько блоков американских сигарет. Добрица рассчитывала встретить на заставе и тех мужчин, но им, видно, удалось проскочить через посты. Она не могла поверить в то, что они нарочно послали ее отвлечь на себя пограничников.
Ах, сестренка, как относится к тебе твой нынешний охранник, ясно — недаром он дал столько времени для нашего свидания.
К тому же именно он выполнил просьбу Добрицы и первым сообщил нам, где она находится. И ведь всегда отыскивался кто-нибудь, готовый пойти на риск ради нее! До чего ровной была она на встрече со мной, до чего спокойно рассказывала. Иногда казалось, будто речь идет не о ней самой, а о ком-то другом. Вряд ли можно ждать суда с еще большим присутствием духа. Огорчало ее лишь то, что она нам причинила столько беспокойств. Присылать ей ничего не надо. Письму она будет рада, но только пускай оно будет ото всех нас. Когда Добрицу уводили, она улыбнулась; посредине темного коридора она остановилась, обернулась, махнула рукой, и тут я заметил, что платьице с алыми маками ей уже тесновато.
На проводах в редакции, где присутствовали все мои коллеги, которые обступили меня с рюмками в руках, наш главный редактор счел необходимым еще раз напомнить о моих достоинствах, позволявших надеяться, что я с честью справлюсь с возложенными на меня обязанностями нашего иностранного корреспондента в Стокгольме. Как всегда слегка запинаясь, он воздал должное моей общительности, упомянул о моем дипломе государственного института журналистики и двух премиях, снисходительно улыбаясь, похвалил мою способность с точностью до строки укладываться в заданный объем, затем, сделав глубокомысленную мину, отметил мой высокий идейный уровень, а также умение мыслить перспективно, которое проясняет мутную текучку событий, и, наконец, выразил удовлетворение тем, что я не склонен терзаться сомнениями, морально устойчив, а значит — буду надежен на любом месте, куда бы меня ни послали. О том, что мой предшественник бросил нас и предпочел остаться в Швеции, шеф умолчал.
Во время этого прощального слова мне не пришлось выдерживать на себе пристальных взглядов моих коллег, потупивших, как говорится, очи долу; когда шеф закончил говорить, я мельком взглянул на них поверх своей рюмки с кукурузной водкой, нашим национальным напитком, который в охлажденном виде хорош не только от хандры, но и от иных напастей. Последовали молчаливые рукопожатия, кое-кто мне подмигивал. Некоторые лишь изображали дружеские объятия, другие тискали взаправду. Но вот официальная церемония позади; рассеянно положив руку на мое плечо, главный редактор отвел меня в свой кабинет, где торжественно передал мне сначала загранпаспорт, а затем конверт с валютой, деньгами тех стран, которые мне придется пересечь на пути в Стокгольм. Едва он собрался поставить на стол два приземистых бокальчика, как в дверь кабинета постучал Барато, мой товарищ и коллега, с которым мы когда-то вместе закончили институт журналистики; он хотел помочь мне паковать вещи.
