– А теперь вызовите нам, пожалуйста, такси, мы уже не стоим на ногах.
– Да у меня и отдохнуть…
– Такси! – громко крикнул американец, увидев в отдалении машину со светящимся козырьком, и не мешкая поволок туда жену.
– Но… картины…
Американец неопределенно махнул рукой в сторону Лоис и открыл дверцу такси.
А Лоис никуда не торопилась. Стояла и усмехалась легонько.
– Картины я и одна могу посмотреть, – сказала она. – Они полностью полагаются на мой вкус.
– Вот и прекрасно, – бодро воскликнул Элиаз. – Вы ведь не устали?
– Нет, я не устала. А вы?
– Я? Да я к ночи только разгуливаюсь!
– Артист, – сказала Лоис с той же легкой усмешкой, взяла Элиаза под руку, и они зашагали к мастерской.
По дороге молчали. Элиаз лихорадочно обшаривал воображение, но все ловкие, гладкие фразы, обычно отскакивавшие у него от зубов, куда-то испарились. Лишь у самых дверей он вспомнил про деньги, сунутые ему в карман американцем. Сколько там может быть? Максимум сотня шекелей. На чай… Да подавись он своими деньгами!
– Кстати, Лоис, пожалуйста, верните… – Он вынул из кармана бумажку и с грустью обнаружил, что это сто долларов, но было уже поздно. -
Верните это вашему…
– Брату, – со смехом подхватила Лоис. – Да, конечно, если вы настаиваете. Не могу не сказать, тактом мой брат не блещет. Зато и скупым его не назовешь, правда же? – Она помахала сотенной бумажкой, на которой стояла отчетливая банковская печать, и положила ее в сумку.
– Нет, не назовешь, – упавшим голосом пробормотал Элиаз.
– Зря вы его отпустили, с ним куда легче заключать сделки.
– А вы – скупая? С вами трудно?
– Скупая? Да как сказать. Деньги считаю. Но на себя, на то, что мне доставляет удовольствие, я никогда не жалею.
– А тогда и с вами нетрудно будет заключить сделку, – сказал Элиаз, надеясь, что это прозвучало многозначительно, и отпер дверь.
– У девочки есть способности, – сказала Лоис.
Она стояла, наклонившись над столом в галерее, и рассматривала небольшой холст, учебный этюд, сделанный Элиазом, когда он еще умел рисовать, что видел. Освещенный белым солнцем угол дома с полуоторванным номером, окно со скудным монохромным интерьером за мутноватым стеклом. Он давно снял его со стены и вынул из рамки, поскольку никто на него ни разу не обратил внимания. Приписать его русской Маше было не жалко.
Элиаз стоял за спиной Лоис и говорил себе, что сейчас самый подходящий момент. Он смотрел на ее туго натянутые в наклоне красные шорты, на обнажившуюся полоску незагорелой кожи под шортами и говорил себе – ну давай же, сейчас самый подходящий момент.
– Определенно есть способности, – повторила Лоис. – И такой супер-реализм сейчас очень в моде. Хотя русские всегда были в этом сильны… Я это возьму.
И она, ловко свернув холст в трубочку вместе с листом бумаги, сунула его в свою объемистую сумку.
– У красавицы Лоис прекрасный вкус, – прошептал Элиаз и слегка обхватил ее обеими руками под грудь, одновременно стараясь губами добраться сквозь лакированные волосы до ее шеи. – Но за произведение искусства надо платить.
– Я готова платить, – сказала Лоис, вздрагивая всем телом и пытаясь повернуться к нему лицом.
Элиазу не хотелось, чтобы она поворачивалась к нему лицом.
Собственно, лучше всего было бы тут же получить деньги и поскорее выпроводить американку. Но – оставалась надежда на вторую, “свою, настоящую”, картину. Да и вроде как поманил женщину… надо. Лоис не слишком привлекала его, но и не казалась особо трудным объектом.
Однако отчего-то, может быть, от съеденных со скуки в избытке фаршированных виноградных листьев, у него тошнотно ворохнулось в желудке, и это нехорошим предчувствием мгновенно передалось вниз. О дьявол, неужели не сработает, досадливо ругнулся про себя Элиаз.
Отношения Элиаза с женщинами и к женщинам были очень простые или, если угодно, слишком непростые для того, чтобы позволить себе всерьез об этом задумываться. Я очень люблю женщину вечером, говорил он женатым приятелям, осуждавшим его затянувшееся холостяцкое положение, очень люблю вечером, но видеть ее рядом с собой утром? Не знаю, как вы это терпите. Утром я хочу быть один. Приятели вздыхали тайком и продолжали соблазнять его прелестями женатой жизни. Зато ни у кого из вас нет такой коллекции, говорил он, помахивая перед ними своим альбомом с фотографиями, будет что внукам показать. Впрочем, в руки он им альбом не давал, вблизи рассматривать не позволял, осторожничал. Да у тебя не то что внуков, и детей-то не будет, если ты и дальше так, говорили приятели.
