Мотается Мишик по хозяйственному двору, поспать в хлеву можно, по вечерам иной раз деревенские мальчишки подразнят его, вот и все. И возле своего дома поработает, всегда у него все в порядке. Топором, долотом, рубанком одно исправит, другое смастерит. Голова у него ясная, пожил бы еще на свете, порадовался бы внучатам.
Гнить он начинает с корней. Пагубная болезнь угнездилась в ногах, подтачивает их, как червоточина.
Уж и сторожем он не может быть, где тут. Как везли его в больницу, жадно глядел он через окошко автомобиля на зеленые поля. Походить бы еще по лугам, по лесу... хотя бы до ближайшего ельника — сел бы на опушке, вдыхал бы приятный смолистый воздух и чтобы никакая работа не подстегивала...
Мишик надеется, что ему поможет операция. Для докторов это эксперимент. Сделали операцию — и вместо ельника отправляется он через несколько недель снова в больницу.
Домой возвратился на одной ноге. Другую пришлось отнять выше колена. Лежит; когда приходит повидаться родня — разговаривать начинает сухим, сиплым голосом, но после первой же фразы слова перемешиваются с плачем.
— Зачем таким калекой жить на свете? — говорит он потом все еще плачущим голосом. А там — откашлялся и продолжает разговор, как всегда. Расспрашивает о том о сем, что делается там, где он не может уже быть. Он ведь редко бывал дальше ближайшего города. Но свою деревню и поля исходил вдоль и поперек, там и ноги посбивал. Теперь у него — только дом, двор и сад. Заснет он: снится ему нога — здоровая, целая, — плывет она по реке, а река такая бурная, полноводная, что никто не отваживается войти в нее. Уплыла нога, исчезла в мутной воде. Проснется Мишик, услышит первого петуха. Хриплым и отдаленным голосом, будто из-под земли, поет петух. Мишик не открывает глаза, не шевелится, в голове шум и треск, и из этого шума выплывает тихая песня-воспоминание:
Петухи уже поют,
Впусти, милая, меня...
У песни нет мелодии, будто ветер прошелестел сухой травой. Эх, было все это. В старой корчме, в молодые годы. Мишик проводит сухим языком по губам — вдруг будто вся комната, вместе с ним, кружится и куда-то проваливается. Его тело — то как деревяшка, то словно студень, какая-то бесформенная масса, ни рук, ни груди, только большой палец на левой ноге свербит...
Откроет глаза — это приносит ему облегчение. Ага, вот перина, шкаф, очертания которого сливаются с темнотой, сероватое пятно окна. Надо держать глаза открытыми, закрытые глаза без сна — все равно что толстая куриная кожа в желудке.
Он их больше не закрывает. Цепляется взглядом за мебель, за стены, потолок, постепенно принимающие более ясные и определенные очертания. Он цепляется за все это, чтоб не упасть, и растет в нем желание крепко держаться за все, что есть у него, что ему еще осталось.
Ему дали костыли. Он к ним быстро привык, разгуливает даже, и люди удивляются, как хорошо у него выходит. Ничего, будешь еще молодцом! Сделают тебе деревянную ногу, и ты еще поднимешься на Корчин.
Слушает Мишик эти разговоры и благодарит взглядом. Кивнет головой, бросит словечко-другое, как и подобает. По лицу его не заметишь, что думает он о другом, более тяжелом. Когда он остается один, садится, засучив штанину на целой ноге, и разглядывает ее. Погладит ее рукой, но ничего нового о ней не узнает. Только чувство у него такое, как у человека, который смотрит на давно окрашенное железо и знает, что под этой старой краской — ржавчина, одна ржавчина...
Работает он сколько может, не показывая, что ему тяжело. Воспаленная нога болит при ходьбе. Таскает он за собой эту боль, пока можно терпеть, а потом садится, ложится...
И когда «скорая помощь» снова везет Мишика в больницу, его уже не интересует, что там, за окном. Он свое отходил, а в воспоминаниях — все краше. Представляет он себе луга у реки, поля пониже леса, но долго не выдерживает. Всего этого для него слишком много — и слишком оно далеко. Мысленно возвращается он на свой двор и там остается. Тут все его, тут он чувствует себя надежно. Хоть бы это ему осталось, хоть бы это...
Его избавили от ноги, которая укорачивала его жизнь, и Юрай Мишик удивлен, как быстро он с этим смирился. Лежа на больничной койке, с живостью разглядывает палату, утешает жену и плачущих родственников. Что негодно, нужно отсекать. Трухлявое дерево даже и горит-то плохо. Медсестры хвалят хорошего больного, ставят его в пример другим.
