– Я не трогал никакую девушку, – сдавленным голосом, заикаясь, ответил солдат.
– Я вырежу твой кадык и засуну в твою глотку, Отто, если ты сейчас не сознаешься.
Но Босфельд не сознавался даже тогда, когда оберштурмфюрер связал его, сунул в рот кляп, и именной кинжал принялся пядь за пядью превращать тело солдата в сплошной кровавый сгусток боли. В конце концов, когда пределы человеческих возможностей были превышены многократно и обезображенный солдат потерял сознание, Леетш хорошенько протер клинок, смыл с рук кровь и подошел к двери землянки.
– Все нормально? – поинтересовался фельдфебель, заглядывая в полусумрак своего блиндажа.
– Да, – кивнул следователь, и улыбнулся. – Отто вне подозрений, но он указал мне на вероятного преступника. Позовите его для очной ставки.
– Кого именно? Кунке или Хаазе?
– Бодвина Кунке, пожалуйста.
Кунке ростом был ниже Босфельда, но чуть выше Леешта, так что в землянке ему тоже пришлось пригнуть голову. Следователь пропустил его вперед, и, когда глаза солдата привыкли к темноте, он разглядел тело сослуживца, лежащее в дальнем конце помещения. Однако он не успел издать ни звука, так как теплое лезвие кинжала уже жгло ему горло.
– Буду краток, – прошипел Леетш и изложил Кунке ровно ту же историю, что и Босфельду четвертью часа ранее.
– Дьявол тебя побери, – прорычал солдат, тяжело дыша. – Гестаповский маньяк, ты убил Отто из-за этого?
– Я его пытал, и он не сознался. У тебя есть шанс сознаться.
– Иди в ад. Я не насильник, и никогда не позволял себе такого. Ты хоть знаешь, за что нас отправили под трибунал?
– За трусость, Бодвин, за трусость.
– Иди в ад, ублюдок. Нам приказали сжечь дом, набитый женщинами и детьми. Они даже евреями не были. Обычные украинцы или русские, черт их разберет. Просто старику Лотту отчего-то показалось, что они помогали партизанам, вот и решил устроить акцию устрашения.
– Мне плевать. Лучше расскажи, зачем ты выдавил девушке глаза.
– Дьявол! Я – солдат. Я – воин. А не насильник и убийца. Я даже по приказу не стал бы делать такое. И Отто не стал. И Ульрих…
Взрывная волна вогнала тонкую, сбитую из ящиков дверь внутрь землянки, сшибив следователя и удерживаемого им солдата с ног. Затараторили пистолеты-пулеметы, гулко застучали винтовочные выстрелы, заглушаемые воплями и криками на русском и немецком языках. Леетш, отплевываясь от набившейся в рот земли, перекатился на спину, освобождая прижатого им к полу Кунке. Тот, изрыгая проклятья, тут же вскочил, бросил полный злобы взгляд на лежащего следователя и ринулся наружу.
У Леетша при себе из оружия имелись кинжал и пистолет «Зауэр». Последний он немедленно выхватил из кобуры, поднялся на ноги и осторожно двинулся к выходу. Прислушавшись, он понял, что о масштабном сражении речи не идет. Одиночные разрывы артиллерийских снарядов звучали где-то далеко. Бронетехника, судя по всему, также нападавших не поддерживала. Осторожно выглянув, он увидел поверженного на землю фельдфебеля, боровшегося с рослым русским, одетым в маскировочный костюм. Леетш, не задумываясь, прострелил русскому висок и отступил обратно в землянку.
Бой длился недолго. После спасения фельдфебеля прошло четыре минуты, и выстрелы смолкли. Следователь выждал еще некоторое время, вслушиваясь в наступившую тишину, и, к своей радости, услышал немецкую речь. Еще через пару минут в землянку вошел фельдфебель с пистолетом-пулеметом наперевес. Увидев застывшего сбоку от входа Леетша с оружием в руках, он сухо кивнул, буркнул «спасибо» и покосился на тело Босфельда, присыпанное обвалившимся с потолка дерном.
– Русские ушли? – спросил следователь.
– Ушли, – подтвердил фельдфебель. – Разведгруппа. Готовятся к наступлению. Случайно наткнулись на наши замаскированные позиции.
– Потери?
– Семеро убиты. Двое ранено. Их разведчики метко стреляют. Сразу в голову. Их из сибирских охотников набирают. Вы, кстати, единственный, кому посчастливилось наверняка убить одного из них. Остальные ушли целехонькие, дьявол их побери.
– Босфельда запишите в потери. Восемь итого.
– Да, кстати, среди убитых Ульрих Хаазе, – заметил фельдфебель, выходя из землянки.
