Поддавшись общему настроению, я в шутку назвал тетю Альфию тетей
Альфой. Она засмеялась, но предупредила:
– Не называй больше так.
– Почему-у? – удивился я. – Альфа – первая буква алфавита.
– Знаю. Но так овчарок у них на службе называют. – Она кивнула на мужа. – А мы ж, женщины, птички, правда, Шаех?
Отмахнувшись (помешала), быстро проговорив:
– Да, да, да, птички, бабочки золотокрылые! Это верно! – усатый гость продолжал рассказывать мне и моей маме, подпрыгивая на стуле, как в седле: – Клянусь, я прыгнул прямо в таз! А ведь парашют ветром несет… тут надо управлять… Это тебе не на санках тормозить – правой-левой ногой…
Мама спросила:
– С какой высоты ты прыгал, Шаех?
– Из-за облаков. Прямо в таз обеими ногами! Аля свидетель.
Тетя Аля, слушая рассказы мужа, в этот приезд ни в чем его не упрекала, только ласково помаргивала мне, но нынче мне почудилась в ее улыбке, в ее глазах печаль. И причина излишней говорливости дяди
Саши и печали его жены вскоре обнажилась.
– Молодежь! – вдруг воскликнул мой отец. Так просыпается лысый валун в грозу, сверкая зубами. – Не хочет оставаться в колхозе! Не хочет!
Молодец твой Булат, строит, ездит.
– Строит, ездит?.. – вдруг переменившись в лице, переспросил дядя
Саша. Он, казалось, мигом почернел, пальцы сжались в кулаки. – Он изменил нашему роду! Он вор!
– Как вор?.. – отец и мать недоуменно уставились на родственника.
Тетя Аля махнула рукой и заплакала.
Я первый раз ее видел плачущей.
Скрежеща зубами, матерясь не впрямую, а эвфемизмами, которые в другом случае показались бы забавными, но не сейчас, дядя Саша рассказал, как опустился его сын.
– Связался с плохой, хой-хой, женщиной… пьянчушка, истинно чушка… где-то что-то украли, под суд попали… теперь сидит… на письма не отвечает, как будто мы виноваты. Он рос, екарный Истос, неженкой. Альфия, на фига, слишком его нянчила. А вот из твоего сына… – вдруг дядя Саша повернулся ко мне и больно вцепился в мои плечи своими клешнями, – я сделаю мужчину. А ну пойдем!
Под горячую руку он меня едва ли не вытолкнул во двор.
Мы прошли в тень сарая. Здесь между березой и вкопанным столбом имелся турник, сооруженный дядей еще в прошлый приезд. Перекладиной служил обычный лом.
В прошлый раз я подтянулся двенадцать раз. Непременным условием для зачета было не гримасничать. Подтягиваться со спокойным лицом. Как только я начинал кривить губы, выпячивать подбородок, дядя Саша кричал:
– Все! Аллес!
На этот раз я подтянулся семнадцать раз. На восемнадцатый, видимо, слишком сжал губы.
– Эх ты! – буркнул гость. – Давай я.
И как автомат, в свои немолодые годы, показал сорок подъемов.
Спрыгнул, сплюнул:
– Я еще могу… но хватит. Альфия будет ругаться. Пойдем гири качать.
Гиря в два пуда покоилась в сенях, в темном углу, слева от двери в чулан, рядом с огромным тулупом отца, свисавшим до полу на крюке
(обычный гвоздь не выдерживал).
Гирю я смог поднять только три раза, не кривя лицо.
– Эх ты!.. – горячился дядя Саша, внимательно смотревший на меня в сумерках сеней. – А еще усы растишь. Смотри на меня…
Несколько раз быстро и легко вознеся гирю над головой, он вдруг сжалился над племянником.
– Ладно. Хорошо. Наберешь мускулатуры в армии, будешь как цветочком размахивать. Но прежде всего мужчина должен уметь метко стрелять. -
И с невысказанным смыслом, прищурясь, посмотрел на меня. – Ты понял?
Женщины это любят. Понял?
Я смутился, кивнул.
– Завтра поедем в райцентр, постреляем в тире. Я тебе покажу, как надо стрелять.
В этот приезд дядя Саша почему-то не взял с собой мелкокалиберку.
Позже тетя Альфия расскажет, что, получив письмо от сына, он схватил свою "тозовку", заорал, что сейчас же полетит в Омск и застрелит
Булата, опозорившего род, а когда тетя хотела вырвать у него ружье, он его с хрустом переломил через колено – и швырнул в угол… и заплакал, что с ним редко бывало, и рухнул на диван и пролежал до следующего утра…
4
Мы всей семьей выехали в райцентр на старом "виллисе", подаренном отцу райкомом. Заря только разгоралась. Над полем таял белый туман.
Шофер Коля с длинными усами, что очень понравилось дядя Саше, рассказал, что мальчишки отвинтили ниппель у машины, посадили одно колесо, и ему, водителю, пришлось срочно искать замену. В деревне у соседа, фронтовика Кошкина, имелся на ходу трофейный немецкий мотоцикл, и старик поделился резиновой штучкой за бутылку водки.
