- Так, - ответил Николай.
- Но не только одним именем, - поднял палец владыка, - но еще и... Чем?
- Делами, ваше преосвященство, - быстро ответил Николай. Владыка отпустил его плечи.
- Да, и делами, семинарист, - и уже по-простому, мирскому перекрестил Николая и поднес к его губам наперстный крест. Потом повернулся к отцу и задал ему несколько быстрых определительных вопросов - в какой церкви он служит? Давно ли? Велика ли семья? Велик ли его приход? На ком женат? Каковы доходы? - Так, - сказал он, выслушав все, и взглянул вопросительно на Лебединского.
Тот понял, сделал знак, и ямщики потянулись за благословением. Но им крест владыка уже не давал. Потом он резко отвернулся, махнул рукой, и опять Лебединский сразу понял и что-то негромко сказал.
И комната сразу очистилась, осталось только духовенство и Николай.
- Указы для меня есть? - спросил владыка, усаживаясь в кресло и поглаживая подлокотники.
- Целых три, ваше преосвященство, - ответил Лебединский.
- В одном будет манифест о бракосочетании великого князя, - сказал владыка. - Когда же нам его огласить? Наверное, уже в субботу или даже в воскресенье. Как полагаете?
И тут из угла раздался голос отца Крылова:
- Ваше преосвященство, в субботу и воскресенье никак нельзя.
Владыка повернулся всем телом к Крылову. А тот уже ошалел от своей смелости, лицо и губы у него подрагивали, он улыбался, а руки мельтешили.
- Что же так, отец? - спросил владыка добродушно. - Почему нельзя?
- Так ведь, - тут Крылов даже позволил себе улыбнуться, - так ведь в понедельник, ваше преосвященство, трехдневный звон.
- Ах, да, да, - вспомнил владыка и улыбнулся тоже, - в самом деле, чистый понедельник! Так, значит, отслужим в пятницу, так, что ли? - Он словно советовался.
- Так, ваше преосвященство, - проблеял Крылов.
Поговорили еще о положении дел в епархии, о семинарии и даже каким-то образом коснулись журналиста Николая Надеждина.
- Это наш ученый муж, - сказал преосвященный и повернулся к Николаю. Пойди-ка ты, господин, скажи моим, чтобы лошади были готовы.
Лошади давно уже были готовы, и вместе с Николаем в гостевую вошел служка.
- Ну, что ж, поедем, - сказал владыка и поглядел на духовенство. - Ну вот только расставаться-то с вами больно не хочется, может, разместимся как-нибудь?
Ему никто не ответил, да он и не ждал, конечно, ответа. Перекрестил присутствующих еще раз и пошел к выходу, а в коридоре уже стоял протоиерей с шубой наготове.
Тут владыка что-то вспомнил и нахмурился.
- Поезжайте за мной, - приказал он. - Только никого не оповещайте. Шума не терплю. - Он взглянул на Николая. - А семинарист как, тут остается?
- С нами едет, - наконец-то смог ответить отец.
Владыка кивнул головой и вышел. Николай тоже вышел, но во двор не пошел. А оттуда слышались голоса. Что-то говорил кучер, что-то ему отвечал владыка, что-то елейное не проговорил, а пропел Лебединский. "Паяс", "шут гороховый", - словами отца подумал Николай.
Звякнула сбруя, хлопнула дверца кареты, ржанули упрямые, и вдруг дверь опять стремительно распахнулась и влетел побледневший Лебединский, а за ним отец и Крылов. Все они бросились к Николаю, схватили, завертели, затолкали, вытащили в прихожую и стали поспешно одевать. Лебединский надел ему калоши, Крылов фуфайку, отец держал пальто.
- Владыка тебя зовет, скорей, скорей, - шептал Лебединский. - Скорей. И они почти вынесли его на улицу.
Из дневника:
"...Вероятно, им представилось, что он хочет посадить с собой меня! Лебединский раз двадцать повторил мне: "Смотри же, ничего не говорить - ни худого, ни хорошего?.. Молчание - первое условие, иначе беда всем будет!.. Смотри же, молчать, говорить как можно осторожнее". Страшный испуг выражался в его лице и голосе. Да и я сам испугался почти так же, как он. Бегом прибежали мы к коляске, и так как мне было сказано, что мне нужно ехать с преосвященством, то я хотел было уже влезть в карету. Но мой отец счел за нужное сказать сначала: "Мой сын здесь, ваше преосвященство. Что изволите приказать?" Преосвященный нагнулся немного ко мне и сказал:
