Поехали на «пассате» Олега Геннадьевича. Новеньком черном полноприводном V6 с двигателем 2,8 литра. Круглые, блестящие заводские нашлепки на решетке радиатора и крышке багажника навязчиво напоминали свастику. Кресты на лбу и в заднице.
Олег Геннадьевич был в отличном расположенье духа, гнал всю дорогу и говорил не останавливаясь. Вводил в курс дела. Рассказал о предшественнике Игоря Римасе Рузгасе. Очень веселился:
– Ты знаешь, у меня традиция такая – старший менеджер всегда со степенью, как минимум кандидат. Технических наук или математических…
Рузгас когда-то точно так же, как и Валенок, работал в институте. На кафедре теоретической механики. Но Игорь знал его лишь шапочно, практически не соприкасался, хотя совсем не замечать, конечно, не мог. Уж очень был большим этот Римас Рузгас, не только повыше вовсе не маленького Валенка, но и заметно толще. По-настоящему гора, причем с юности. Впрочем, в плоскости физиологии параллели между своими сотрудниками, бывшими и новыми, Запотоцкий проводить не стал. Все так же посмеиваясь, рассказывал о другом:
– Невероятно хитрая жопа. Два года ждал это свое литовское гражданство, и никому ни слова, молчал как партизан, и только когда приперся уже с заявлением, тогда сознался. Гражданин страны ЕС теперь. Может покласть на всех и облокотиться.
Игорь потом часто думал, как, в отличие от него самого, наверное, радовался Рузгас, катаясь сюда, к немцам. Два года своего опасливого, долгого молчания, должно быть, утешался их видом, как зримым свидетельством того, что может сбыться. Станет и он одним из них. Вражиной.
А сама встреча с руководством «КРАБ Рус» была не слишком долгой и не слишком содержательной. Чуть ли не вся посвящена обсуждению предмета, весьма далекого от связи, – невиданной азалии, стоявшей на окне кабинета Бурке.
– Дает цветы круглый год, – хвастался Бурке, необыкновенно гордый своим кустом, действительно обсыпанным, как фантиками, розовым. – Только совсем малые перерывы есть, когда цветов нет. Но очень небольшие.
– Не может быть, – охал Запотоцкий, – азалия обычно, как раз наоборот, цветет раз в год. А в остальное время голая, в смысле, одни лишь листья. Никаких цветов.
– Так значит вам нравица? Короша? – от радости Бурке язык не контролировал, и вообще смотрел любовно на все вокруг, даже на Игоря Валенка. И было ощущение, что он в порыве внезапно открывшейся душевной широты и полноты накатившего счастья прямо сейчас отрежет Запотоцкому пару-другую молодых отростков на развод. Аккуратно обернет свежие хвостики в салфетку, смоченную разведенным аспирином, в чистый платок уложит и так подарит.
Но ощущение обмануло. Попрощались самым обычным образом, безо всяких сентиментальных отклонений от деловой практики и этики. С одной прочной надеждой на дальнейшее укрепление сотрудничества. И лишь в машине, когда Олег Геннадьевич, уже выезжая со стоянки, от всей души ругнулся, понятно кого имея в виду: «Вот ведь фашист!» – Игорь понял, что не он один бывает минутами наивен и смешон. И может порой искренне верить в возможность абсолютно невозможного.
* * *
Минуя Дальние горы, на том участке, где улица Толстого плавно через Дзержинского перетекает в Маяковского, Игорь увидел толстенького щенка. У изгороди частного дома, что вереницей, как обрывки ниток, соединяют в одно целое заплатки городских районов Киселевска, милая помесь бульдожки с носорожкой, такого же серого от угольной сажи цвета, как снег и небо, ни на кого внимания не обращая, гонялась за своим собственным хвостом. Игорь обрадовался. Он первый раз заметил только что рожденный шарик с ушками возле этой ограды два месяца тому назад. Еще подумал: «Как близко, как опасно, у самой дороги» – и все. Дважды с тех пор здесь проезжал и ни разу больше не видел, как будто бы и это, еще одно нехорошее предчувствие, сбылось. Был песик и не стало.
А вот и нет. Как хорошо. Живой вот и здоровый. И даже больше того. Маленький и жалкий молокососик на слабых ножках превратился за эти пару месяцев в забавного пухлого увальня с толстенькими лапками. Растет, крепчает.
