Женщина с малышом шла первой, мужичишка ее чуточку задержался на обочине, как-то неловко, по-рачьи, двумя занятыми руками, в одной пакет, в другой что-то невидимое, мелкое, пытаясь, как одной клешней, прихватить со снега санки. Но вот как будто справился, кинулся за своими, и тут же все с таким трудом подобранное уронил. Девятка так поддела мать с ребенком, что оба в воздухе, словно картонные фигурки на одной ниточке, перевернулись, при этом непостижимым, невероятным образом не расставаясь. Даже крутясь и улетая через себя вперед на грязный снег. Черными ледяными искрами врезаясь в горящий, расплавленный мозг Игоря Валенка. Два тела. В воздухе. Может быть и на земле, упав, они и там не разлучились, уже плашмя так и остались с ладонями одна в одной, но Игорю не суждено было этого узнать, хотя он и выскочил из машины. Путь преградил свихнувшийся, ставший снарядом человек.
– Чего остановился? Едь на меня! Убей и меня тоже! Задави…
Так и кричал. Мелкий, но злой и хваткий, как вся тутошняя шахтерня. Готовый рвать зубами, бодать башкой, пинать ногами, а сейчас буквально отрывая рукава куртки, пытаясь закрутить и повалить большого Игоря… Весь мир переполняя свежим, полным пузырей и жизни запахом из пищевода в желудок окончательно и полностью еще не стекшего пива. Потом Игорь увидел на снегу сизую, словно ледышка, банку в лужице разлившегося «Клинского», и понял, что помешало мужику быстрее справиться с салазками. И сохранило теперь как будто бы и на фиг ненужную жизнь.
А ему самому, Игорю, если не жизнь, то руки и ноги оставили, наверное, гаи, менты. Деды Морозы в желтых жилетах кислотной Снегурочки. Вовремя подоспевшие, куда-то отодвинувшие, умело оттеснившие обезумевшего моську, отца и мужа. Бежали от перекрестка вроде бы двое, а тут, на месте, словно размножились. Удвоились. Один из четверых, оставшийся возле Игоря, велел:
– Машину уберите с проезжей части, поставьте у обочины. Вы и вы, на «хонде». Будете свидетелями.
– Да пусть он едет, – сказал хозяин «хонды» гаю, – у меня все на видеорегистраторе… только время будет терять человек.
Гай секунду подумал и разрешил, махнул рукой.
Игорь вернулся в машину, нелепо попытался тронуться, не сняв ручник, потом заглох, совсем по-детски потеряв сцепление, завелся и наконец не столько в руки взял себя, сколько, помогая мозгу всеми мышцами лица и шеи, смог сфокусироваться на дороге и покатил. Совсем медленно, а метров через триста у магазина «Старт» опять остановился. Запарковался, притерся к свежему сугробу и замер, потому что от резкой, спазматической, дыханье перехватывающей, звенящей боли в спине даже не мог упасть ничком на руль. Так и сидел полчаса столбом, пока лицо не стало совсем уже сухим.
Убей меня, убей. Задави. И меня, и меня. Самое простое и легкое решение – всегда самое невозможное и недоступное на этом свете.
* * *
Когда это вошло в привычку? Заставлять себя жить? Утром с зубной щеткой в руках в полумраке ванной собирать день по кусочкам. По крупицам хоть что-то светлое, возможное выстраивать, как маячки за шагом шаг на взлетной полосе ночного поля. Чтобы хоть как-то, хоть зачем-то пробежать, уйти вперед и вверх в черную бездну неба, неотличимого от преисподней.
Наверное, после последней, неудачной, фатальной попытки перевести стрелку. Отвести нечто, накатывающее уже привычно, как страшный поезд. В две тысячи пятом, да, в две тысячи пятом, между ее вторым и третьим, уже последним кодированием, они решили рвануть на Поднебесные. Буквально. Опередить грядущий срыв с его обратной перспективой приближения, когда чем ближе, тем неопределенней и мутнее встречный свет, тем больше рыбьего в глазах, тины и тьмы.
Сначала Алка только качала головой.
– Да как я по горам, да я же тут хожу уже три года, как калека. Ты посмотри на мои ноги.
Действительно, колени из-под подтянутой вверх юбки торчали, как два пухлых кулачка. Под правым, врач уверял, и вовсе киста.
Но Игорь настаивал.
– А мы купим, ну ты знаешь, ну как они, в ортопедической аптеке, бандажи… нет, ну, черт, забыл, эти специальные наколенники…
– Ортезы, – вдруг отозвалась Алка.
