Алексеич вернулся через несколько часов. Смущенно потоптался у дверей, показал билет на поезд:
– Просила купить. Сегодня едет.
– Институт, значит, побоку, – сказал я. – Самое главное – побоку!..
– Может, и не самое главное институт, Митя, – сказал Алексеич. – Проводить ее надо.
– Нет уж, хватит! Понянчился! Провожай один. Поругать ее, кстати, можешь. Мать вон очень просит.
– Ну, извини, – сказал Алексеич. – Я понимаю, конечно. Там, в тумбочке, билет на футбол. Сходи, если хочешь. Я-то не успею.
Я не пошел на матч. Я стоял на перроне, спрятавшись за киоск «Пиво-воды», и видел широкую спину Алексеича. И Полинку. Алексеич время от времени шумно вздыхал и качал головой. А Полинка что-то быстро говорила ему, улыбалась и вытирала слезы…
IX
У меня остался последний вопрос – разбор предложения. Любого предложения: своего, чужого, из книжки или из головы. Я пишу то, которое знаю назубок и могу разобрать в любое время дня и ночи, даже подвешенный вниз головой: «Их зинге ви дер фогель зингт».
– А чьи это стихи? – растягивая слова, спрашивает немка.
– Гёте! – бойко рапортую я.
– Зо, – говорит немка. – А как будет дальше?
Как будет дальше, я не знаю.
– А что стоит впереди?
Я тоскливо молчу.
– А какого цвета моя лысина?! – гремит невесть откуда взявшийся декан. – Зо?!
Это ужасно, но я не могу понять, какого цвета его лысина, и чувствую, что окончательно проваливаюсь…
Я проснулся и долго еще лежал с закрытыми глазами. Лежал и улыбался. Вчера я сдал последний экзамен. Мне негде больше проваливаться. Немка не стала спрашивать, что там впереди и как будет дальше.
– Зо! – удовлетворенно сказала она, услышав о Гёте, и поставила мне пятерку.
Я открыл глаза и увидел Гену. Он сидел против меня, на бывшей Женькиной кровати, и тоже улыбался.
– Интересно ты спишь, Агарков! – сказал он. – Списки, между прочим, вывесили. Твоя фамилия – первая. А его фамилию, – он кивнул на пустую койку Алексеича, – я забыл.
Я быстренько оделся и побежал вниз. В коридоре, возле дверей приемной комиссии, действительно висели списки. Возле них толпились абитуриенты. Свою фамилию я нашел сразу: она в самом деле стояла первой. Потом в конце отыскал: Черданцев В.А.
Рядом со мной оказалась маленькая киевлянка. Она тоже рассматривала списки, старательно шевеля губами.
– Звенько! – подсказал я и ткнул пальцем в одну из колонок.
– Откуда вы знаете? – радостно спросила она.
– Случайно. Поздравляю. И до свидания. Привет папе-генералу!
– Ой, подождите, – догнала она меня. – Вы, конечно, тоже прошли? Да?
– Конечно, прошел, да, – ответил я.
– А ваши… друзья, – она подняла на меня голубые, как небушко, глаза, – они все поступили?
– Нет. Поступил один друг. Тот, который в тельняшке.
– Как жаль, – сказала она, безуспешно пытаясь изобразить на своем милом личике скорбь. – Кстати, папа у меня не генерал, а только капитан. Я ему про все написала, про тот случай…
– Ну-у, это зря. И как меня лупили?
– Нет, – улыбнулась она. – Он, знаете, очень вас благодарил.
– Рады стараться! – щелкнул каблуками я. – До свидания все-таки.
– До свидания, – махнула рукой девчонка.
А вечером мы распрощались с Алексеичем.
– Домой теперь, Митя? – спросил он.
– Да, смотаюсь дня на четыре.
– Ну… кланяйся там. А я к сестренке, в Барабинск. Завтра уеду. Может, проводить тебя?
– Нет, – сказал я. – Чемодан легкий. Гантели Генке отдал, за мичманку. Ты ему скажи – пусть комнату эту забьет. Хорошая комната.
– Скажу, – кивнул Алексеич. – Ничего комната. Поживем.
X
Поезд пришел в мой город днем. Я вышел из вагона. Неторопливо осмотрел себя. Пофасонистее сдвинул мичманку. Переложил поближе тоненькую справку: «Зачислен на первый курс гидротехнического факультета…» и так далее.
За переходным мостом разворачивался на кольце длинный, двухприцепный трамвай. Он постоял немного и, словно успев за это время прикипеть к рельсам, рывком тронулся с места.
Я не сел в трамвай. Специально. Честно говоря, мне хотелось встретить хоть какого-нибудь знакомого. Ведь я возвращался домой первый раз в жизни. Конечно, не обязательно, чтобы кто-то хлопал меня по плечу и восхищенно орал: «Молодец, Митька! Поставлен у тебя котелок!» Нет, мне хотелось спокойных, взрослых расспросов, понимающих и достойных слушателей.
