Я ни разу не видел его лица. Поэтому очень хотелось теперь хоть одним глазом взглянуть на него, но поворачивать голову было строжайше запрещено. Подобный поступок в лучшем случае мог повлечь за собой строгое предупреждение, а это еще больше растревожило бы маму. Оставалось ждать подходящего момента. Но ничего у меня не вышло — охрану сменили еще до того, как был объявлен перерыв.
Пришло Девятое сентября. Я не забыл того охранника и все ждал, что он разыщет меня, может, даже попросит о какой-нибудь мелкой услуге, ведь и он в свое время помог мне. Долг, как говорится, платежом красен!
Мне доподлинно известно, что его не расстреляли. В том городе, где меня арестовали и судили, не был расстрелян ни один полицейский. Но этот человек ко мне так и не пришел, ни о чем не попросил. И тем самым, как мне кажется, показал свое лицо.
Шестеро из нас не смогли нанять адвоката — не было денег. В таком случае по закону полагался защитник, назначенный судом. «Какой адвокат, — горько шутили мы, — такая и защита — судебная»! Мы сочувствовали товарищам, поскольку обвинения против них были сфабрикованы от начала до конца.
После обвинительной речи и допроса нескольких свидетелей наступила очередь адвокатов. Во время их выступления назначенный защитник так и не появился. «Да он и не придет, ему и дела до нас нет!» — думали мы. Запыхавшийся от спешки, он появился в последний момент. Вид у него был по меньшей мере странный: глаза его сонно мигали, ремень на кителе с капитанскими погонами постоянно сползал с пухленького брюшка, толстые как сардельки пальцы казались неловкими. Мы переглянулись — неужели именно этот соня будет защищать наших товарищей? Уж лучше бы он сидел дома. А то вместо защиты он такое выкинет, что ребят надолго упрячут в кутузку.
Адвокаты закончили выступать. Дело бы за назначенным защитником, но он не спешил. Спросил, кто его подзащитные, и своими «сардельками» пожал каждому из нас руку, держась, впрочем, подчеркнуто официально. Затем подтянул сползавший с брюха ремень и обратился к суду:
— Господа судьи, в обвинительном акте моих подзащитных говорится, что они устраивали нелегальные собрания в фотоателье, принадлежащем Стойлу Борисову. Должен сказать, что по дороге в суд я посетил упомянутое фотоателье и хочу обратить ваше внимание на один факт. Но поскольку моих показаний будет недостаточно, я бы хотел, чтобы они были подтверждены кем-нибудь из свидетелей.
Сонными глазами он окинул зал.
— Кому из присутствующих здесь приходилось бывать в фотоателье Стоила?
Какой-то плешивый мужчина нерешительно пробормотал:
— Мне, мы соседи.
Адвокат нацелил на него свой толстый палец:
— Будьте добры осведомить уважаемый суд о размерах упомянутого фотоателье.
— О каких там размерах! — пренебрежительно махнул рукой плешивый. — Три на четыре метра, дыра, одним словом.
Назначенный защитник повернулся в сторону суда:
— Господа судьи, в обвинительном акте сказано: «В фотоателье устраивались собрания, на которых присутствовали 25–30 человек…» Только что вы выслушали свидетеля. В этой, как он удачно выразился, «дыре» вряд ли могли собраться вместе даже шестеро обвиняемых.
Публика зашумела. Прокурор нахмурился. Председатель, тоже хмурясь, предупредил:
— Прошу соблюдать тишину! В противном случае я прикажу очистить зал.
Все с тем же сонным выражением защитник продолжил:
— Господа судьи, в обвинительном акте говорится: «На нелегальных собраниях сочинялись и зачитывались листовки, призывающие к свержению государственного строя…»
Он снова повернулся к залу.
— Фотограф среди вас есть?
После довольно продолжительной паузы в последних рядах поднялся русоволосый мужчина с необыкновенно длинной шеей и пышными усами:
— Я фотограф.
— Попрошу вас осведомить уважаемый суд: может ли в фотоателье, где приходится проявлять снимки, гореть обыкновенная лампочка?
— Нет, фотографии будут испорчены.
— Тогда какое же там освещение?
— Почти полная темнота.
— Благодарю вас, достаточно, — сказал защитник и повернулся в сторону судей. — Господа судьи, очевидно, что при освещении, которое используется в фотоателье, читать, а тем более сочинять листовки попросту невозможно!
