— Да, — сказал Уэзерелл, проследив за его взглядом. — Есть некоторая разница, не правда ли? — Уэзерелл ел с аппетитом и явным удовольствием. — Природа подчас может сыграть злую и грустную шутку.
— Она всегда такая? '
— Нет, это один из ее плохих дней. Временами она... почти похожа на человека. Люди здесь в округе не знают, что и думать! У них свое объяснение этому маленькому медицинскому феномену.
— Есть какая-нибудь надежда на выздоровление?
— Боюсь, что нет... Окончательное выздоровление невозможно. Однако вы ничего не едите!
— Я... видите ли, Уэзерелл, это для меня настоящий шок!
— Разумеется. Попробуйте выпить бокал бургундского. Я не должен был приглашать вас, но, признаюсь, возможность поговорить с образованным человеком была для меня большим искушением.
— Как это должно быть ужасно для вас!
— Я смирился. Ах, непослушная! Гадкая! — Идиотка вылила половину содержимого миски на стол. Уэзерелл терпеливо убрал все и продолжал: — Я лучше переношу это здесь, в таком диком месте, где все кажется возможным и естественным. Моих родителей уже нет в живых, и ничто не мешает поступать, как мне заблагорассудится.
— Да, конечно. А ваша собственность в Штатах?
— О, я выезжаю туда время от времени, чтобы самому приглядывать за всем. Кстати, я должен отплыть в следующем месяце. Я рад, что вы меня застали. Там, разумеется, никто не знает, что с нами. Знают только, что мы живем в Европе.
— Вы советовались с американскими врачами?
— Нет. Когда появились первые симптомы, мы были в Париже. Это произошло вскоре после вашего визита к нам, — вспышка каких-то сильных эмоций, чему Лэнгли не мог подобрать названия, на мгновение зловеще сверкнула в глазах доктора. — Лучшие врачи подтвердили мой собственный диагноз. И вот мы здесь.
Он позвонил. Марта убрала рагу и поставила сладкий пудинг.
— Марта — моя правая рука, — заметил Уэзерелл. — Не знаю, что бы мы без нее делали. Когда меня нет, она как мать смотрит за Элис. Нельзя сказать, чтобы многое можно было для нее сделать... Разве что кормить, содержать в тепле и чистоте, а это (особенно последнее) не так просто!
Что-то в его голосе покоробило Лэнгли. Уэзерелл заметил это и сказал:
— Не стану скрывать, что это все подчас действует мне на нервы, но тут уж ничего не поделаешь. Расскажите мне о себе. Чем вы сейчас занимаетесь?
Лэнгли ответил с той живостью, на которую в данный момент был способен, и они говорили об отвлеченных предметах, пока жалкое создание, которое когда-то было Элис, не стало раздраженно бормотать, хныкать и сползать со стула.
— Ей холодно, — сказал Уэзерелл. — Вернись к огню, дорогая.
Он быстро отвел ее к камину, и она опустилась в кресло, согнувшись и жалобно протягивая руки к огню. Уэзерелл принес бренди и коробку сигар.
— Как видите, я ухитряюсь не терять связи с миром, — заметил он. — Это мне прислали из Лондона. Я получаю новейшие медицинские журналы и ревю. Я, знаете ли, пишу книгу по своей теме, так что не прозябаю и не трачу времени зря. Могу также проводить эксперименты... комнат для лаборатории достаточно, и здесь никто не надоедает с законами о вивисекции. Эта страна хороша для работы. А вы собираетесь здесь надолго задержаться?
— Думаю, что нет... не очень.
— А то я предложил бы вам пользоваться этим домом в мое отсутствие. Вы убедитесь, что он комфортабельнее, чем posada. А я, знаете ли, не стану испытывать угрызений совести и беспокоиться, оставив вас с моей женой... при таких своеобразных обстоятельствах.
Он подчеркнул последние слова и засмеялся. Лэнгли не знал что сказать.
— В самом деле, Уэзерелл...
— Тем не менее вам понравилось бы такое предложение. В былые времена, Лэнгли, вы ухватились бы за идею пожить в доме одному с... моей женой.
Лэнгли вскочил.
— На что вы намекаете, Уэзерелл, черт побери?
— Ни на что! Я просто вспомнил, как однажды в полдень вы с ней отправились на пикник и заблудились. Помните? Да, я полагаю, вы помните!
— Это чудовищно, — возмутился Лэнгли. — Как вы смеете говорить подобные вещи... когда эта несчастная сидит здесь?
— Да, несчастная. Теперь ты несчастная, не так ли, моя кошечка?
