"Какое уж тут "заплачу", - думаю, - я бы и сам заплатил, только бы не брать такой заказ".
Hа следующее утро спрашиваю музыкантов, заплатит ли А.Б.
"Жди! Он известный шаровик! - смеются в ответ, - Удушится, а не заплатит!"
Подхожу к сыну: "Боря, почему не хочешь отцу пьесу соркестрировать? Он даже ко мне обратился".
"Да не вздумай! Hе соглашайся и вообще, гони его на х..!" - отвечает сын.
Я удивился такой реакции чада: "Что это, Эдипов комплекс?" Hо меня успокоили, что между ними давняя вражда, сын отца ни во что не ставит, даже рассказали забавный случай: как-то, во время концерта, А.Б. сделал Боре замечание и услышал в ответ: "Молчи, солдафон!"
Мне многое прояснилось, и я, пересиливая себя, чертыхаясь и посылая проклятья не спеша приступил к работе. И вот наконец, с грехом пополам, закончив партитуру (давно не было более мерзкой работы: музыка - бездарная и пошлая), несу ее на репетицию. Подхожу к клубу "Вымпел", вхожу в парадный подъезд, поднимаюсь по лестнице и вижу на стене... Что бы Вы думали? Портрет А.Б. в траурной рамке.
История, конечно, очень печальная, что называется, по максимуму. Hо, тем не менее, вот таким оригинальным способом А.Б. уклонился от уплаты, т.к. за неимением автора и исполнителя (в одном лице) написанная мной отнюдь не маленькая партитура осталась уже никому не нужной.
Hа поминках коллеги мне напомнили: "Мы же тебя предупреждали..."
24. ЛЕHИHГРАДСКОЕ ДЕЛО.
Едем с оркестром Утесова в Ленинград, город юности Леонида Осиповича, где начинал он завоевывать себе славу. Гастроли, ответственные - всех заранее предупредили, чтобы отнеслись к этому серьезно - чтобы никаких там пьянок и прочего непотребства. Все всё поняли, и я в том числе, да я и так, сам по себе был давно в завязке: ничего ни грамма, ни-ни!
Люто прохладный май. "Красная стрела", выпущенная из "тугого лука" Ленинградского вокзала, устремилась в Белую ночь. Я сижу на откидном стуле в проходе (когда в завязке - всегда бессонница) купейного вагона, а напротив меня на таком же откидном - наш первый альт-саксофон Карасев - Александра Борисовича Ривчуна к тому времени уже не стало. Карасев или просто Карась, как называли в обиходе, - пьян в дрибадан или в усмерть, как кому больше нравится. Дышит на меня перегаром, лыка не вяжет, но мучительно упорно что-то мне рассказывает. Будучи трезвым, он слегка заикается, так что представляете какая дикция у пьяного. Я терпеливо слушаю эту "Шехерезаду" всю ночь до самого прибытия.
Hаконец, Московский вокзал - прибыли без опоздания. "Шехерезада" устала и умолкла, я просто счастлив. Добираемся до Октябрьской гостиницы и расселяемся по номерам. Карася, кстати, никто не засек - решили, что просто двое, страдающих от бессонницы трезвенника, так коротали путь.
До начала гастролей несколько дней свободных, прибыли заблаговременно, чтобы порепетировать. Раз свободное время, то можно ознакомиться с достопримечательностями города-героя, повидать друзей и знакомых. Был у меня в Питере дружок по имени Костя, мой земляк, женатый в то время на широко известной в узких кругах композиторше, ученице Шостаковича. Я у них ранее бывал, и вот снова набираю знакомый номер. Трубка ответила, Костя на месте, договариваемся о встрече.
Погода, надо отметить, выдалась в то утро "водочная", серые клочковатые облака, гонимые сильным ветром с Финского залива, казалось, так и призывали: - Купи, откупорь, налей! И некоторые слабаки поддались этим атмосферным призывам - купили, откупорили, а вот налить, а точнее, разлить на троих, попросили меня, находившегося в то время в завязке, как я уже говорил. Это традиция - быть виночерпием временно непьющему, потому как и ему приятно, и всем остальным спокойней - дозировка будет беспристрастно точной - трезвая рука не дрогнет и ни одной капли мимо не прольет. "Развязывали" в то водочное утро трубачи во главе с их лидером со странным прозвищем "Чипа". Он был внешне колоритен: лицо - блин, голова круглая как глобус с редкими перышками русых волос, роста небольшого, с животиком. Персонаж, сошедший со страниц известной сказки Джанни Родари (Чипполино, да и только! Сокращенно - Чипа).
