— Залезай, — почему-то недовольно приказал он сыну, и Данилка с радостью, что наконец-то запрягание кончилось, проворно забрался в плетенный из ивовых прутьев ходок.
Когда выезжали со двора, на Гнедка с лаем и притворной яростью кинулись три собаки деда Савостия. Закипели возле морды, высоко подпрыгивая и крутясь в воздухе. Гнедко вскидывал голову, фыркал, бил копытом. Данилкин отец молча достал бичом рыжего кобеля, тот с визгом сиганул в сторону, отпрянули и другие. Данилка и отец оглянулись. Дед Савостий стоял возле мерина и глядел им вслед, прижимая лошадиную голову к своей бороденке. И мерин и конюх были так стары и сиротливы, что у Данилки защемило сердце, а отец вздохнул и огрел бичом Гнедка. Жеребец присел от возмущения и скосил назад злой глаз. Отец погрозил ему кнутовищем, и Гнедко, недовольно встряхивая гривой, нехотя взял рысью.
Данилка вертел головой, выглядывая дружков. Его так и подмывало погордиться перед ними. Как нарочно — ни одного, будто метлой улицу вымело. Когда не надо — торчат на каждом плетне, а когда надо — не доищешься.
У дома отец остановил. Мать вынесла на крыльцо отцовскую двустволку и Данилкину малопульку, поставила высокие болотные сапоги с голенищами выше колен, с ремешками, чтобы пристегивать к поясу.
Отец переобувался прямо на крыльце, а мать что-то недовольно говорила ему, поглядывая на Данилку. Мальчонку охватило беспокойство, он знал, что мать против поездки и — чего доброго! — еще уговорит отца не брать его с собой. Данилка заелозил на месте.
— На медведя, что ль, едем, — пробасил отец, притопывая сапогом, чтобы удостовериться, ладно ли вошла в него нога.
Данилка по лицу матери догадался, что она сдалась, и от сердца у него отлегло.
Отец сунул в передок клетку с подсадной уткой. Кряква, привыкшая к поездкам, что-то прошептала сама себе и улеглась, сунув нос под крыло и уставив на Данилку черную дробинку. Посмотрела с какой-то затаенной хитрецой и закрыла глазок. Уснула, видать. Этого Данилка понять не может: на охоту же едут!
Отец положил в ходок еще пару коричневых утиных чучел, ружья, патронташ. Ну и долго же он собирается!
Зорька, легавая собака, давно уже крутилась возле ходка, беспокойно поглядывая на хозяина. Отец посадил собаку в ходок. Счастливая Зорька лизнула Данилку прямо в губы. Он недовольно утерся. Зорька — незаменимая спутница отца на охоте. Пегая — черная с белым, с длинной шелковистой шерстью волнами. Шишка у нее на затылке большая. Отец говорит, что собак надо выбирать по висячим ушам и по шишке на голове. Если шишка на затылке — значит, умная собака. Данилка любит щупать этот бугорок у Зорьки, а потом щупает затылок у себя. У Данилки бугорка нет. Он даже стукался затылком о стену, чтобы шишка выросла. Постучит-постучит, пощупает — нет, нету. Обидно. У Зорьки есть, у него нету. Сказал об этом как-то отцу, тот засмеялся и ответил, что пусть Данилка не горюет: пока вырастет, набьет себе всяких шишек, такова жизнь.
И чего так долго собирается отец! У Данилки даже кожа зудит от нетерпения, он не может найти места на соломенной подстилке в ходке.
Но вот сел отец, разобрал вожжи, и только было тронулись, как на крыльцо выскочила мать с узелком.
— Пирожки, пирожки забыли!
Ну что за наказанье! Тут охота ждет, а она с пирожками! Кому они нужны!
Однако отец взял.
Наконец-то поехали! Данилка опять завертел головой: видят ли дружки, как едет он на охоту? Ни одного! Сквозь землю провалились, что ли! Наверно, торчат на свадьбе. На другом конце села гулянка у Васьки Губатого — старший брат женится. Если бы не на охоту, Данилка тоже бы убузовал туда.
Выехали за село. Распахнулись сырые поля, тут и там блестят апрельские лывы. Освобожденные от снега луга, покрытые прошлогодней жухлой травой, просматривались далеко-далеко, до самых Алтайских гор на окоеме. Земля не совсем еще очнулась от зимней спячки и задумчиво ждет хорошего тепла, чтобы буйно погнать соки травам, цветам, хлебу. Они едут рысцой по ухабистой раскисшей дороге. Гнедко бросает в ходок ошметья грязи, посверкивает полированной сталью стертых подков. Когда ходок сильно встряхивает, в передке недовольно крякает утка.
