Мальчишки с опаской смотрят на тихую воду. Данилка тоже. Знать, и впрямь кто-то водится тут!
— Поди, лилии ноги-то опутали? — предполагает дед Савостий.
— Вниз тянул. — Андрейка все еще не может отдышаться. — Склизкий.
— Значица, лилии, — совсем уверовался дед. — А ты блажишь.
Мальчишки хохочут, у них отлегло от сердца. Ромка кричит: — Сам ты лешак!
И ухает с разгону в воду. Плывет за лилиями. Бес Ромка не хочет показать, что он тоже трухнул, когда завопил Андрейка. И теперь плывет, храбрость выказывает, он везде первым хочет быть. Мальчишки смотрят, ждут — случится что с Ромкой иль нет. Нет, ничего с бесом Ромкой не случилось. Нарвал лилий целую охапку, вытащил на берег, победно оглядел всех. Нежным сырым запахом потянуло от лилий. Обрывает Ромка белые, будто восковые лепестки, выковыривает из середки цветка мучную мякоть, блаженно прижмурив глаза, лопает.
— Скусно!
Данилка тоже пробует. Мучная мякоть под желтой сердцевиной пахнет сыростью и медовым ароматом.
— Мамка сёдни шанешки пекла, — произносит Андрейка. — Надобно было полную запазушку набрать.
Ребятишки давно уже смолотили запасы, которые им насильно сунули дома, и теперь жалкуют, что не взяли побольше.
Дед макает горбушку в родник, шамкает беззубыми деснами, улыбается, потчует ребятишек чем богат. Но разве на всех хватит! И его запасы быстро истаяли.
— Я как вырасту, так одни пряники ись буду, — заявляет мечтательно Андрейка.
— Это кем же ты станешь, чтоб каждый день пряники ись? — спрашивает дед Савостий.
— Сельпом заведовать стану. Конфетки и пряники всегда под рукой.
— Ишь ты! — дивится дед. — Кумекаешь, где теплее. А ты, Ромка, тоже в продавцы подашься?
— Я летчиком буду. На ероплане летать стану.
— Гм, — хмыкает дед. — А ты, Данилка, тоже, поди, в летчики стремишься иль в учителя?
— Не-е, я трактористом хочу.
— Во! — одобрительно кивает дед. — Ето дело знатное. А то все в летчики да приказчики подадутся, кто же землю пахать станет, хлеб ростить! Без хлебушка и летчик на ероплане не взлетит, и приказчику пряников не будет.
Данилка помирает по трактору. Когда по селу катит трактор, Данилка бежит за ним до самой околицы, вдыхая запах отработанного горючего, любуется на чумазого тракториста с большими защитными очками на фуражке. А когда удается прокатиться на тряском крыле большого, с шипами, заднего колеса — то Данилка бывает на седьмом небе. Он хочет носить такие же большие очки на фуражке, и чтоб от него так же пахло мазутом, и чтоб лицо было в пыли и в масляном налете, и чтоб зубы сверкали, как у тракториста. Все пацаны будут бегать за ним, когда он по селу на полном газу протарахтит.
Уж он бы всех мальчишек катал, не жалко.
— Кудай-то они! — слышит Данилка тревожный голос деда Савостия.
По дороге вдали пылит отряд конников. Идут крупной рысью.
— Никак опеть чего стряслось! — Дед приложил руку козырьком к глазам и пытается разглядеть людей. — Ну-ка, мазурики, у вас глаза вострые. Наши ето ай нет?
Ромка говорит:
— Наши! Вон начальник милиции! А впереди Данилкин отец.
Данилка уже и сам видит, что впереди отряда скачет его отец.
— Кудай-то они? — снова спрашивает дед, и на лице его тревога.
Тревожно в этом солнечном мире. По ночам стреляют. По ночам же раздается приглушенный плач и скрипят колеса — увозят на подводах куда-то раскулаченных. По ночам горят амбары с хлебом. Отец Данилки, как заезженный конь, опал боками. Как ночь, так на выселку кулаков идет. Мать не смыкает глаз до утра, все ждет отца, боится, как бы беды не стряслось. Вздрагивает от каждого стука на улице, от каждого шороха. Ходит от окна к окну, вглядывается в ночную темь.
— Никак опеть кулаки бунтуют? — с беспокойством смотрит дед на удаляющихся конников.
Мальчишки знают: недавно было кулацкое восстание в соседнем селе. В ту ночь все большевики, комсомольцы и милиционеры спешно ускакали туда. Два дня не был дома Данилкин отец, а когда вернулся, обросший рыжеватой щетиной, с провалившимися глазами и с перебинтованной головой, сказал: «Теперь ухо востро держи! Того гляди, опять полыхнет».
Ускакал отряд конников, мальчишки спорят — куда ускакал. Кто говорит — в Катунское село, кто — в Солонешное. Дед молчит, хмурится.
