И зрячий Хосе Клаудио не умел внешне проявлять свои чувства, но Мариана не забыла, каким было его лицо прежде, до того как приобрело это выражение напряженности и затаенной обиды. В их жизни с Хосе Клаудио были хорошие минуты, она не могла и не желала скрывать это. Но когда произошло несчастье, он не захотел принять ее поддержку, не захотел искать у нее прибежища. Вся его гордость сосредоточилась в этом ужасном упорном молчании, которое не нарушалось даже тогда, когда он произносил слова. Хосе Клаудио перестал говорить о себе.
— И все-таки тебе бы следовало пойти к врачу, — поддержала деверя Мариана. — Вспомни, что тебе говорил Менендес.
— Как не помнить: «Для Вас Не Все Потеряно». Ах да, еще одна знаменитая фраза: «Наука Не Верит В Чудеса». Я тоже не верю.
— А почему ты не надеешься? Это свойственно человеку.
— В самом деле? — Сигарета дымилась у него в углу рта.
Хосе Клаудио ушел в себя. А Мариана была не из тех, кто помогает, просто помогает. Ее тактично нужно было натолкнуть на это. Уж такова была Мариана. Правда, это не составило бы большого труда: она была податлива. Конечно, лишиться зрения — это несчастье, но не самое большое. Гораздо страшнее было то, что он всячески, как только мог, старался избегать помощи Марианы. Пренебрегал ее опекой. А она хотела бы опекать его — от всего сердца, ласково, сострадательно.
Но это раньше. Теперь — нет. Постепенно все изменилось. Сначала исчезла нежность. Забота, внимание, поддержка, которые прежде были пронизаны лаской, теперь стали механическими. Без всякого сомнения, она оставалась заботливой и внимательной, но это больше не доставляло ей удовольствия. Потом появился страх вызвать хоть малейший спор. Хосе Клаудио стал агрессивным, он всегда готов был ранить, сказать что-нибудь обидное, проявить жестокую неуступчивость. Когда меньше всего можно было этого ждать, он разражался вдруг утонченно меткими оскорблениями, задевающими до самой глубины, язвительными замечаниями, которые жгли как огонь. И все будто издалека, будто укрывшись за стеной своей слепоты, ограждавшей его от досадной глупости других.
Альберто поднялся с софы и подошел к окну.
— Какая противная осень, — сказал он. — Видишь? — вопрос относился к Мариане.
Ответил Хосе Клаудио:
— Нет. Посмотри ты за меня.
Альберто взглянул на Мариану. Они молча улыбнулись друг другу. Не считаясь с присутствием Хосе Клаудио и все же на его счет. Мариана знала, что сейчас она похорошела. Она всегда хорошела, когда смотрела на Альберто. Он сказал ей это впервые в прошлом году, вечером двадцать третьего апреля, ровно год и восемь дней назад; вечером, после того как Хосе Клаудио отвратительно накричал на нее и она плакала, подавленная, беспомощная, плакала долго, пока не почувствовала рядом с собой плечо Альберто, не почувствовала, что ее поняли, и не успокоилась. Откуда у Альберто эта способность понимать? Она говорила с ним или просто на него смотрела, и ей сразу становилось легче. «Спасибо», — сказала она ему тогда. Но и сегодня благодарность к нему поднималась прямо из ее сердца, не отягощенная корыстными соображениями. Вначале любовь к Альберто была скорее благодарностью. Но это — она ясно видела — не унижало его. Для нее любить всегда означало в какой-то степени быть благодарной кому-то и в какой-то — вызывать это чувство в другом. В лучшие времена она была благодарна Хосе Клаудио за то, что он, такой блестящий, умный, предусмотрительный, остановил свой выбор на ней, такой незаметной. Но потерпела неудачу, рассчитывая на его благодарность даже в таком нелепо благоприятном случае, когда он, казалось, должен был особенно в ней нуждаться.
Альберто она была благодарна за первый порыв, за бескорыстную помощь, которая спасала ее от собственного хаоса и, главное, помогала быть сильной. Но и он испытывал к ней благодарность, в этом она не сомневалась. Пусть у Альберто был ровный характер, пусть он уважал брата, пусть больше всего на свете дорожил своим покоем, но прежде всего он был одиноким. Долгие годы Мариана и Альберто поддерживали отношения, где нежность была лишь поверхностной, и с инстинктивным благоразумием не шли дальше родственной фамильярности; лишь изредка можно было уловить намек на их более глубокие чувства. Возможно, Альберто немного завидовал счастью брата, которому благосклонная судьба послала женщину, на его взгляд, совершенно очаровательную. Совсем недавно Альберто признался Мариане, что, судя по всему, его холостой жизни ничто не угрожает, ибо ни одна претендентка не выдерживает невыгодного для себя сравнения.
