— Неправда, сама знаешь, что неправда, и нечего тебе кипятиться. Ты все видишь с плохой стороны. Оставь ты Его в покое — проживет как-нибудь. Сыт, одет — правда ведь? — Мистера Уиппла вдруг охватывала усталость. — Все равно ничего не попишешь.
Миссис Уиппл тоже чувствовала усталость и усталым голосом жаловалась:
— Божьего дела не переделать, я это знаю не хуже людей; но Он мой ребенок, и я не желаю ничего слушать. Мне надоело, что к нам ходят и без конца говорят.
В начале осени миссис Уиппл получила письмо от брата: через воскресенье он с женой и двумя детьми собирался приехать в гости. «Бей маленькие горшки, чтобы большие боялись», — написал он в конце. Эту часть миссис Уиппл прочла вслух два раза — так ей понравилось. Брат ее был известный балагур.
— Мы ему покажем, что это не шутка, — сказала она. — Поросенка зарежем.
— Транжирство, — сказал мистер Уиппл. — Нельзя транжирить в нашем положении. К Рождеству этот поросенок денег будет стоить.
— Стыд и срам, — ответила миссис Уиппл, — раз в кои веки приезжают мои родственники, а мы не можем подать на стол. Подумать противно: вернется его жена домой и скажет, что у нас есть нечего. Ей-богу же это лучше, чем разоряться на мясо в городе. Вот куда деньги-то ухнут.
— Раз так, сама и режь, — сказал мистер Уиппл. — А потом, черт возьми, удивляемся, что нет достатка.
Трудность заключалась в том, как отнять сосунка у боевой матки — она была еще драчливей, чем их джерсейская корова. Адна и пробовать не хотел:
— Она из меня кишки выпустит.
— Ладно, трусишка, — сказала миссис Уиппл, — Он не забоится. Посмотри, как Он возьмет.
И засмеявшись, словно хорошей шутке, легонько подтолкнула Его к загону. Он шмыгнул туда, отнял поросенка прямо от соска и, еле удрав от разъяренной свиньи, перескочил загородку. Маленький черный поросенок заходился в крике, как младенец, выгибал спину и растягивал рот до ушей. Миссис Уиппл с каменным лицом взяла поросенка и одним движением перерезала ему горло. Увидев кровь, Он шумно всхлипнул и убежал. «Забудет и станет уплетать за милую душу», — подумала миссис Уиппл. Думая, она шевелила губами. «Целиком умнет, если не отнять. Ни кусочка ребятам не оставит, если позволю».
Это ее огорчило. В свои десять лет он был на треть выше Адны, которому шел четырнадцатый. «Стыд, стыд, — бормотала она, — а ведь Адна такой умный!»
Вообще огорчений было много. Во-первых, резать скот — мужское дело; от вида розового, выскобленного, голого поросенка ее затошнило. Такой он был жирный, такой мягкий, так его было жалко. Просто стыд, как все делается. К концу работы она почти жалела, что брат приедет.
В воскресенье рано утром миссис Уиппл бросила все дела, чтобы отмыть и переодеть Его. Через час Он снова перепачкался, лазая под забором за опоссумом и по балкам на сеновале в поисках яиц. «Господи, что ты с собой сделал после всех моих стараний! Адна и Эмли вон как смирно сидят. Устала я тебя отчищать. Скидывай рубашку, другую надевай — люди скажут, я тебе жалею!» И она надавала Ему оплеух. Он моргал, моргал глазами, тер голову, и ей было больно видеть Его лицо. Колени у нее подгибались, ей пришлось сесть, пока она застегивала на Нем рубашку. «День не начался, а я уже измучена».
Брат приехал с полненькой цветущей женой и двумя здоровенными, горластыми, голодными мальчишками. Обед был великолепный: жареный поросенок с хрустящей корочкой, весь в приправах, с маринованным персиком во рту, сладкий картофель с подливкой.
— Вот это, я понимаю, зажиточная жизнь, — сказал брат. — Когда я отвалюсь, меня придется катить домой, как бочку.
Все громко засмеялись; миссис Уиппл обрадовалась этому дружному смеху за столом. У нее потеплело на сердце.
— А, у нас еще шесть таких; я говорю: приезжаете раз в кои веки, как тут не расстараться?
Он не хотел идти к столу, и миссис Уиппл замяла это очень ловко.
— Он больше робеет, чем другие двое. Надо, чтобы Он к вам привык. Не сразу со всеми сходится — у детей так бывает, — даже с двоюродными братьями.
Гости не сказали в ответ ничего неуместного.
— Прямо как мой Альфи, — подхватила невестка. — Другой раз шлепнешь его, чтобы родной бабушке руку подал.
