Горький, Щепкина-Куперник, Станиславский… Мы читаем мемуары и видим Чехова, каким он предстал глазам своих современников – друзей и родных. Но мемуары – по своему существу жанр субъективный. Между нами и Чеховым стоит непременный посредник – автор воспоминаний.
Короленко, Авилова, Иван Щеглов…
Листаю страницы – и вдруг в перекрещенном свете воспоминаний двух разных лиц об одном и том же отчетливо и близко вижу самого Антона Павловича, как бы раздвинувшего завесу мемуарного далека…
Случилось маленькое, но драгоценное открытие, которым я и хочу поделиться.
Он лежал в клинике профессора Остроумова, в одиночной палате на втором этаже. За окнами серенький, как воробышек, московский март, голые ветки тополей. Говорят, река уже тронулась.
Какая нелепость! Приехать в Москву, назначить свидание женщине и оказаться в клинике… Ему было так плохо, когда кровь пошла горлом, что в первые минуты он забыл обо всем. Забыл о том, что просил ее прийти в гостиницу. Он уже тогда чувствовал себя нехорошо, иначе не решился бы сделать ей такое предложение. И теперь, лежа в палате и глядя на голые ветки за окном, он думал: «Пришла бы она?» А зашифрованная надпись на брелоке, подаренном ему: «Если тебе понадобится моя жизнь, приди и возьми ее»? Что надпись? Слова. Слова, изображенные графически, и только…
Можно ли верить словам?
Она написала ему в Мелихово, что приедет в Москву в конце марта. Они условились о встрече. Он хотел увидеть ее. Он часто думал о ней, вспоминал пушистую тяжесть ее золотой косы, которую ощутил в своей руке в первый день знакомства. Он никогда не видел таких кос. Мог ли он подумать, что она замужем, что у нее ребенок…
«Девица Флора» – так шутя представил ее хозяин дома, муж ее старшей сестры. Она была молода, румяна, очень стройна. Оказалось, что она пишет рассказы. Ему нравились женщины, которые умели учить детей, писать рассказы, играть в театре. Она присылала свои рассказы ему. Он отвечал доброжелательно, иногда раздражался и тогда писал язвительно: «То, что есть Дуня, должно быть мужчиною. Сделайте Дуню офицером, что ли…» Она обижалась. И он утешал ее: «Уступаю, оставьте Дуню, но утрите ей слезы и велите попудриться».
Они встречались редко, порой случайно – в театре, на юбилее. Он всегда угадывал: сейчас, через минуту, он увидит ее, она где-то здесь, рядом… И она действительно появлялась. Встречи волновали. И было странное чувство: как будто они были близки когда-то, в какой-то другой жизни, и вновь нашли друг друга после долгой разлуки. Он сказал ей об этом. И они принялись фантазировать. Они были молоды. И любили друг друга. И погибли при кораблекрушении. «Мне даже что-то вспоминается», – сказала она смеясь.
Ей было тогда двадцать семь лет, ему – тридцать два года. Прошло пять лет. Переписка, случайные встречи, размолвки, недомолвки.
Он все еще не знает, кто она ему и кем могла бы для него стать.
Эта встреча должна была все решить…
И вот он в клинике и даже не знает, получила ли она его записку, которую он послал ей из гостиницы с посыльным, «красной шапкой».
Пришла бы она?
Большая галка опускается на ветку тополя. Ветка долго раскачивается под ней. Должно быть, птице это приятно.
Его мир ограничен двумя окнами и деревьями – тополем и липой. На тополе уже позеленела кора, набухли почки. На пасху выглянут первые листья, зеленые и клейкие, потом землю усыплют красноватые, похожие на гусениц сережки, полетит белый пух… Липа еще не пробудилась. Пробудится ли она? Весной умирают старые деревья. Идешь по аллее, и вдруг мертвое дерево. Так было с той старой березой в Мелихове.
Осенью она сбросила в последний раз свою золотую листву и вскоре застыла по колено в снегу, ничем не отличаясь от своих подруг, соседних берез. И только весной, когда ожили и зашумели деревья, все увидели, что береза мертва и ни первый гром, ни голоса птиц не в силах ее разбудить.
Голова кружилась, и он закрыл глаза. Как он слаб! Не верится, что всего несколько дней, как он приехал в Москву из Мелихова. Сейчас ему трудно пошевелить рукой, поднять голову с подушки.
