Падре улыбнулся — разговоры с детьми всегда доставляли ему неподдельное удовольствие.
— Отчего ж нельзя, дружок? Конечно можно. Хоть бы у тебя даже вообще зубов не было, как у младенца.
Все засмеялись. Лео тоже заметно повеселел. Угомонившись и угомонив детей, дон Эрнандо стал объяснять, каким должен быть костюм.
— Крылышки можно сделать из гибких прутиков, а потом обтянуть их тканью. Сами же костюмы должны быть длинными, до пят. Всем понятно.
— Понятно, — загалдела детвора, — что же тут непонятного. До пяток и прутики. Все ясней ясного.
Падре развел руками.
— О как! Ну, раз вы такие понятливые, то расскажите все родителям, а сами приходите завтра к воскресной школе. Будем репетировать.
В селении было что-то вроде театра — деревянный домик без одной стены, сцена и ряды скамеек перед ней. Обычно там играли заезжие комедианты. Для серьезного же дела решили взять здание воскресной школы. Правда, местному плотнику и столяру пришлось немало потрудиться, чтобы соорудить в ней настоящую сцену, но дело того стоило.
Когда дети разошлись по домам, кто-то дернул священника за рукав. Он обернулся, увидел Лео.
— Что это ты остался?
Малыш жестом попросил нагнуться и радостно зашепелявил:
— Значит ангелы тоже бывают бежжубые?
Не зная, что ответить, падре распрямился, соображая, на ходу. Ничего не придумалось. Он вздохнул, почесал лысинку на макушке, и, досадуя на себя, сказал:
— Иди-ка Леопольд домой, к маме. Ждет ведь…
Ну и ну, какое платье получилось для Марии Руденсии. Белое-белое, как лепестки снежной фиалки. Когда она впервые его увидела, то даже зажмурилась — оно прямо светилось. А в черных руках Летисии, казалось даже ярче, чем было. Увидев, радость девочки кухарка улыбнулась, показав не менее белые зубы.
— Держи, мой ангелочек. Примерь. Я прямо помираю, как хочу на тебя в этом платье посмотреть. Одевай, не томи.
Пища от радости, Мария стала натягивать поверх одежды свой театральный костюм и напрочь запуталась в широких рукавах. Летисия засмеялась, вытрясла девочку из платья, одела, как надо.
— Ну к-как, Летисия, как м-мне платье? — Мария, не в силах сдерживать радость, подпрыгивала на месте как танцующий зверек-броненосец.
— У-у-у, — только и смогла восхищенно произнести служанка. — Беги, покажись маме.
Повизгивая от возбуждения дитя полетело на второй этаж, где в одиночестве сидела донья Эмилия. Увидев в дверях дочь, она отложила книгу, которую читала, поднесла руки к губам и, качая головой, произнесла:
— Чудо! Настоящее маленькое чудо! Видел бы тебя твой отец… Вылитый ангелочек! Иди, я тебя поцелую, солнышко.
Получив поцелуй, девочка принялась носиться вокруг матери, подпрыгивая и напевая свою любимую песенку, по традиции снова изменив в ней слова.
Звезды вьются,
В небе кружатся.
Вертится мельница,
Все изменится.
Чтобы слово «кружатся» рифмовалось с «вьются», она произносила его, как «кружутся», с ударением на второе «у». То, что придуманное слово не существует нимало ее не заботило. Хотя, раз она его произносила, значит оно уже несомненно существовало. Дети вообще большие изобретатели в плане языка. Удивляло в этой девочке другое, когда она пела, то совсем переставала заикаться, словно и не начинала никогда.
— Нет, не так, — поправила донья Эмилия улыбаясь тихой улыбкой, будто увядшей, как те листья, что она прятала меж страниц книг, — правильно говорить кружатся.
Продолжая скакать на одной ножке по комнате и помахивать изящными крылышками, все так же нараспев дитя проговорило.
— Тогда рифма скрючится, и стих не получится.
— Выдумщица ты у меня…
Пожав плечами донья Эмилия вернулась к книге, а ангел полетел вниз, где можно было поглядеться в большое зеркало в тяжелой деревянной раме. Оттуда она вынеслась в патио, где зацепилась за острый шип акации и порвала рукав. Услышав треск ткани и увидев дыру девочка остолбенела, потом опустилась на корточки и тихо заплакала. Чудесный наряд был безнадежно испорчен. «Что же за несчастный я человек! — думала она. — Платье сгубила. Не быть мне теперь ангелом!» Такой безнадежно плачущей ее и нашла Летисия, случайно заглянувшая сюда. Хорошо, что у негритянки остался еще кусок белой ткани, из которого и был сшит новый рукав. Мария успокоилась, но больше в этом платье нигде не бегала, боясь его еще раз порвать или испачкать.
