Я вышел на палубу. Было холодно и пустынно. От серых низких берегов несло дымом, и дальше, в полях, сырой осенней пылью. Уже недалеко от Шлиссельбурга Орленская опять спросила меня.
- Вы долго здесь пробудете?
- Нет, один день.
- А...
Она поглядела в круглое оконце и заговорила будто сама с собой:
- Я теперь, кажется, все понимаю... Мне вчера снилось... такое синее, темное небо все в крупных звездах. Знаете, как купола бывают. И будто лестница золотая. И вокруг церкви, кресты какие-то, башни... свечи горят и пение слышно... А по лестнице, сверху, идет ко мне... Володя... улыбается и руки ко мне тянет... как тогда.
Пароход задрожал, пыхтя и отдуваясь. На палубе сбрасывали канаты. Барка лениво и сонно ударилась о борт.
- Шлиссельбург.
Мария Дмитриевна встала.
- Да. Я сейчас еду на фабрику,- я улыбнулся.- Вы... тоже?
- Нет, благодарю вас.
Мы условились встретиться завтра, к отходу монастырского парохода.
Шлиссельбруг не город, а грязная, дымная деревушка. Я не знал, что с собой делать, потому что фабричное поручение мое было несложное, и его быстро я кончил.
Орленской нигде не встретил. Мне было стыдно, что я не проводил Марию Дмиртиевну до гостиницы какой-нибудь. Но это, казалось, так просто. Теперь же, бродя по узким, топким улицам, между серыми лачугами, я и представить не мог, где она остановилась.
На другой день, на пристани, я ее не нашел. Как всегда, кто-то ругался, спешил, бегали кочегары и смазчики, но Орленской не было. Наконец надо было отплывать. Я стоял на палубе и почти с отчаянием смотрел на берег. Странно - меня не тяготила эта близость, мне было бы жаль потерять ее.
Пароход загудел и отошел. Низкий, серый город медленно удалялся, а я все думал, что где-нибудь, по глухим улицам его бродит моя недолгая и печальная спутница.
Вышли в озеро. Я спустился в каюту и оттуда смотрел на широкие пенные волны.
Утром уже забелели вдали колокольни и был слышен звон. Но мне будто передалась тоска Орленской. Я видел эти скалы и сосны над золотыми главами и не чувствовал той радости, с которой всегда возвращался к знакомым и милым краям.
На легкой подскакивающей бричке послушник довез меня до монастырской гостиницы. В гулком коридоре я встретился со старым монахом-прислужником. Я видал его здесь раньше. Он провел меня в комнату и тихо проговорил:
- А у нас, знаете, беда. Барыня вчера приезжая утопла.
- Что?
- Да вот... вчера только приехала, под вечер... и сразу же утопла. Или по доброй воле она... тут ведь история вышла некоторая, она к Пантелеймону ездила...
- А как ее имя?
Монах задумался.
- Имя? Вот не помню... Беда. Вам сейчас кипяточку принесу... с дороги.
Он вышел и в дверях остановился.
- Орленская... имя-то.
Я и не удивился. Так мне все казалось неизбежным.
- Послушайте, а когда она приехала?
- Вчера вечером. Тут ведь теперь финский пароход ходит.
Я, путаясь и сбиваясь, объяснил монаху, что г-жа Орленская - моя дальняя родственница, что я поражен ее смертью и хочу знать все, как было. Он сурово и недоверчиво взглянул на меня.
- Да я не знаю. Это Федор послушник знает... он и возил. Поговорите с ним, утренней он должно...
У собора я нашел послушника Федора. Он участливо покачал головой.
- Как же, я возил, я... Не знаю только, разрешат ли говорить про такое.
У меня, вероятно, был очень растерянный вид.
- Ну, расскажите... мне надо знать... ведь вы видели...
Он улыбнулся и встал со скамейки.
- Пойдем в лесок.
Лес был уже весь сквозной. Послушник шел тихо и срывал с кустов большие желтые листья.
- Что же рассказывать? Вот, приехала барыня вчера вечером... я на пристани гостей встречал и отвез ее в гостиницу. А она и спрашивает, есть ли инок у нас Пантелеймон? Я говорю: у нас четыре Пантелеймона, а один всем известен, в скиту на острове блаженствует. Она и говорит: ах, это у него шрам на щеке? Да, говорю, есть. Так вы у него бывали уже? Она, знаете, так вдруг обрадовалась и говорит: ну, спасибо, спасибо, милый, я сейчас и поеду, а тебя как звать? Феодором, говорю. Она вдруг мне бумажку, пять рублей дает, а нам деньги запрещены. Вот отвез я ее и думаю, какая непривычная барыня. А меня через час зовут в гостиницу. Отвези, говорят, барыню на лодке в Петровский скит, сейчас парохода нет, а им очень дело спешное. Уж и разрешение вышло. А тут и барыня моя сама выходит. И удивился я еще. Приехала она какая-то темненькая, да по бедности будто, а теперь красивая, шляпа на ней большая, с цветами, глаза так и горят... Отвези меня, говорит, Феодор, в скит этот. Что ж, я и повез. Сели в лодку, поехали. Озеро-то вчера тихое было, хорошее. Она молчит и только просит скорей грести, говорит, что поздно будет. Причалили к острову, она соскочила, а я ждать остался, потому тут послушник был на берегу. Он ее и повел.
