Но Ильза уже решилась.
Холщовая сумка, разнообразно побитая молью — её сто лет не вытаскивали на свежий воздух — заключала в себе весь её скарб. Одежда, которая уже ей мала, маленькая корзинка, башмаки. Еда — древесный концентрат в легких прозрачных банках.
Дровосек наверняка знал. Трудно скрыть что-либо, когда всего пространства — домик на опушке и лес, снова лес, лес кругом. Все её невеликие тайны, в основном физиологического свойства, хранил лес. Дровосек смеялся над её стыдливостью, затем ему это надоело, и в один прекрасный день это прекратилось — Ильза перестала быть женщиной и стала кем-то ещё. Дровосековой дочкой. Она часто разглядывала себя, и в зеркале, и просто так, и ей иногда казалось, что в новых мышцах, коже, тканях проглядывает кора того дуба, что стоял у ручья, или вековые кольца ольхи за заячьей пустошью; в кошмарных снах лес прорастал сквозь неё, и она становилась лесом, тяжко оплетая собой тропинки, ища кого-то, чтобы раздавить, уничтожить, отомстить за себя, за то, что с ней сделали.
— Я тебя спас, — говорил дровосек. — Я дал тебе новую жизнь. У тебя никогда не было таких возможностей. Вырви сосну, вон ту.
Ильза легко поворачивалась, одним прыжком достигала сосны и со стоном вытаскивала её с корнями. Дровосек кивал.
— Умничка.
Сосна — хороший материал. Легко расщепляется, сохраняет структуру, мало изнашивается. Тело Ильзы большей частью было именно из сосны.
Ильза стояла на крыльце и смотрела в небо. Скоро рассвет. Скоро проснётся дровосек.
— Дочка, — раздался надтреснутый со сна голос. — Ты чего делаешь, дочка?
Ильза медленно повернулась. Со стороны могло показаться, что она неуклюжа, а на самом деле она просто хотела запечатлеть момент.
Ведь она наконец решилась.
— Я ухожу. — Язык заплетался. — Я ухожу совсем.
Дровосек зверски зевнул и отчаянно потянулся. Утро было прекрасным.
— Дочка, ты бредишь, — наконец сказал он. — Сделай пожрать, у нас много работы.
— Я иду домой, — сказала Ильза. — К маме.
— Ох-хо-хо, — сказал дровосек и присел на перила. — Думаешь, она ещё жива? Тихо, тихо.
Ильза кляла себя за несдержанность. Дёрнулась всё-таки.
— Ну извини, — легко сказал дровосек. — Не хотел. Ладно, допустим, она жива. Есть ещё одна проблема.
Проблема была, и Ильза о ней знала.
— Как ты думаешь, она узнает тебя… такой?
Однажды Ильза проснулась ночью от давно забытого ощущения. Во сне кто-то гладил её по голове тёплой рукой и пел, тихонько, почти на выдохе. Было хорошо, покойно и уютно. Мама. Мама, которая защитит, согреет и, конечно, узнает свою дочурку в любом обличье.
— Узнает, — сказала Ильза. — Мама узнает.
Дровосек помолчал с минуту. Затем выпрямился, ещё раз потянулся и сказал:
— Ну что ж. Иди.
Первые полчаса бега Ильза не верила своему счастью. Он отпустил её. Дровосек отпустил свою дочку одну в лес. Я иду домой. Я бегу к маме. Вперёд! вперёд! Затем рассудок взял верх, и Ильза сбавила темп, размышляя.
Дровосеку без неё придётся худо, это точно. Сам он не в состоянии вырвать даже слабый куст. Как и любой человек. Он может только срубить дерево своим страшным оружием — пилой, которую он надевает на руку. Её лезвия почти не видно, так быстро оно колеблется, но если прищуриться, виден легкий прозрачный ореол. Похоже на короткий меч. Но срубленное — убитое — дерево совершенно бесполезно. Разве что крышу подлатать или на дрова. Больше ничего из него не сделаешь.
Получается, что без Ильзы ему никуда.
А раз так, то выходит, что никто её никуда и не отпускал.
— Молодец, — раздался знакомый голос. Ильза встала как вкопанная, всполошенно обернулась.
— Вверх посмотри.
На тонкой ветке, высоко-высоко от земли, стоял, качаясь, дровосек. За спиной его дрожало что-то огромное, прозрачное.
Крылья.
— Не бойся, — сказал дровосек грустно. — Это я просто проследить, чтоб не обидел тебя никто. Ты иди, иди. Я посмотрю.
Ильза стояла молча и глядела на него.
— Так здорово идёшь, смотреть приятно, — продолжал дровосек. — Я тобой горжусь. Ты моя дочурка, лучшее творение моё.
— Я тебе не дочь, — прорычала Ильза и рванулась дальше по едва заметной тропинке.
Дровосек сперва было отстал, но потом его голос догнал Ильзу:
